Показаны записи 51351 - 51360 из 56260
Глядя на биологический мир, интересно задаться вопросом, следует ли рассматривать различные ситуации, в которых демонстрируются числа, как гештальты, продукты счета или просто количества.
Есть, например, бросающееся в глаза различие между утверждением «у данной розы 5 лепестков, 5 чашелистиков и паттерном ее симметрии является пятиугольник» и утверждением у этой розы 112 тычинок,у той - 97, а у этой только 64».
Процесс, управляющий числом тычинок, несомненно отличается от процесса, управляющего числом лепестков или чашелистиков. Интересно, что в двойной розе происходит, как кажется следующее: некоторые тычинки превратились в лепестки, отчего процесс, определяющий число лепестков, стал не нормальным процессом, организующим лепестки в пятеричный паттерн, но стал скорее похож на процесс, определяющий количество тычинок. Можно сказать, что в одинарной розе в нормальном случае «пять» лепестков, а тычинок «много», где «много" - это количество, варьирующееся от одной розы к другой.
Помня об этом различии, посмотрим на биологический мир и спросим, каково наибольшее число, с которым процессы роста могут обращаться как с фиксированным паттерном, сверх которого вопрос принимает количественный характер. Насколько мне известно, «числа» два, три, четыре и пять обычны для симметрии растений и животных, и особенно для радиальной симметрии.
Читатель может поразвлечься, коллекционируя случаи жестко заданных чисел или чисел-паттернов в природе. По каким-то причинам большие числа, как кажется, встречаются лишь среди линейных последовательностей сегментов, таких как позвонки млекопитающих, брюшные сегменты насекомых или сегментация передней части дождевых червей. (В их передней части сегментация довольно жестко контролируется вплоть до сегментов, несущих половые органы. Число сегментов зависит от вида, но может достигать пятнадцати. После этого хвост имеет «много» сегментов.)
Интересным дополнением к этим наблюдениям служит то известное обстоятельство, что организм, однажды выбравший число для кратности радиальной симметрии некоторого набора частей, будет использовать это число и для других частей. У лилии три чашелистика, затем три лепестка, затем шесть тычинок и трехкамерная завязь.
То, что казалось специфической чертой западного человека, - что мы получаем числа при счете или распознавании паттернов, а количественные величины получаем при измерении -оказывается чем-то вроде универсальной истины. Не только галка, но также и роза вынуждены демонстрировать, что и для них существует глубокое различие между числом и количеством - роза своей анатомией, а галка своим поведением (и, разумеется, сегментацией своих позвонков).
Есть, например, бросающееся в глаза различие между утверждением «у данной розы 5 лепестков, 5 чашелистиков и паттерном ее симметрии является пятиугольник» и утверждением у этой розы 112 тычинок,у той - 97, а у этой только 64».
Процесс, управляющий числом тычинок, несомненно отличается от процесса, управляющего числом лепестков или чашелистиков. Интересно, что в двойной розе происходит, как кажется следующее: некоторые тычинки превратились в лепестки, отчего процесс, определяющий число лепестков, стал не нормальным процессом, организующим лепестки в пятеричный паттерн, но стал скорее похож на процесс, определяющий количество тычинок. Можно сказать, что в одинарной розе в нормальном случае «пять» лепестков, а тычинок «много», где «много" - это количество, варьирующееся от одной розы к другой.
Помня об этом различии, посмотрим на биологический мир и спросим, каково наибольшее число, с которым процессы роста могут обращаться как с фиксированным паттерном, сверх которого вопрос принимает количественный характер. Насколько мне известно, «числа» два, три, четыре и пять обычны для симметрии растений и животных, и особенно для радиальной симметрии.
Читатель может поразвлечься, коллекционируя случаи жестко заданных чисел или чисел-паттернов в природе. По каким-то причинам большие числа, как кажется, встречаются лишь среди линейных последовательностей сегментов, таких как позвонки млекопитающих, брюшные сегменты насекомых или сегментация передней части дождевых червей. (В их передней части сегментация довольно жестко контролируется вплоть до сегментов, несущих половые органы. Число сегментов зависит от вида, но может достигать пятнадцати. После этого хвост имеет «много» сегментов.)
Интересным дополнением к этим наблюдениям служит то известное обстоятельство, что организм, однажды выбравший число для кратности радиальной симметрии некоторого набора частей, будет использовать это число и для других частей. У лилии три чашелистика, затем три лепестка, затем шесть тычинок и трехкамерная завязь.
То, что казалось специфической чертой западного человека, - что мы получаем числа при счете или распознавании паттернов, а количественные величины получаем при измерении -оказывается чем-то вроде универсальной истины. Не только галка, но также и роза вынуждены демонстрировать, что и для них существует глубокое различие между числом и количеством - роза своей анатомией, а галка своим поведением (и, разумеется, сегментацией своих позвонков).
Некоторые птицы могут каким-то образом распознавать числа вплоть до семи. Однако не известно, достигается это счетом или опознаванием паттерна.
Отто Кёлер (Koehler) поставил эксперимент с галкой, максимально приблизившийся к выяснению различия между двумя этими методами. Птицу обучили следующей процедуре. Выставляется некоторое число чашечек с крышками. В эти чашечки кладут маленькие кусочки мяса. В некоторые чашечки кладут один кусочек, в некоторые два или три, в некоторые не кладут совсем. Отдельно от чашечек стоит тарелка, в которой находится число кусочков мяса, превышающее общее число кусочков в чашечках.
Галка обучается снимать крышку, открывать чашечку и съедать кусочки мяса, находящиеся в чашечке. после того, как она съест все мясо в чашечках, она может подойти к тарелке и съесть такое же число кусочков мяса, которое она извлекла из чашечек. Если птица съедает из тарелки больше мяса, чем было в чашечках, ее наказывают. Такой процедуре она способна обучиться.
Возникает вопрос: считает галка кусочки мяса или использует какой-то альтернативный метод определения числа кусочков?
Эксперимент тщательно спланирован так, чтобы подтолкнуть птицу к счету. Ее действия прерываются необходимостью снимать крышки, ее дополнительно запутывают тем, что в некоторых чашечках больше одного кусочка, а в некоторых нет совсем. Этими средствами экспериментатор попытался лишить галку возможности выработать некоторый вид паттерна или ритма, с помощью которого она могла бы распознавать число кусочков мяса. Тем самым, насколько экспериментатор способен это сделать, птицу вынуждают к пересчитыванию кусочков мяса.
Конечно, по-прежнему возможно, что вынимание мяса из чашечек становится чем-то вроде ритмического танца, который повторяется, когда птица берет мясо с тарелки. Вопросы остаются, но в целом эксперимент свидетельствует скорее в пользу гипотезы, что галка считает кусочки мяса, нежели распознает паттерн кусочков или своих собственных действий.
Отто Кёлер (Koehler) поставил эксперимент с галкой, максимально приблизившийся к выяснению различия между двумя этими методами. Птицу обучили следующей процедуре. Выставляется некоторое число чашечек с крышками. В эти чашечки кладут маленькие кусочки мяса. В некоторые чашечки кладут один кусочек, в некоторые два или три, в некоторые не кладут совсем. Отдельно от чашечек стоит тарелка, в которой находится число кусочков мяса, превышающее общее число кусочков в чашечках.
Галка обучается снимать крышку, открывать чашечку и съедать кусочки мяса, находящиеся в чашечке. после того, как она съест все мясо в чашечках, она может подойти к тарелке и съесть такое же число кусочков мяса, которое она извлекла из чашечек. Если птица съедает из тарелки больше мяса, чем было в чашечках, ее наказывают. Такой процедуре она способна обучиться.
Возникает вопрос: считает галка кусочки мяса или использует какой-то альтернативный метод определения числа кусочков?
Эксперимент тщательно спланирован так, чтобы подтолкнуть птицу к счету. Ее действия прерываются необходимостью снимать крышки, ее дополнительно запутывают тем, что в некоторых чашечках больше одного кусочка, а в некоторых нет совсем. Этими средствами экспериментатор попытался лишить галку возможности выработать некоторый вид паттерна или ритма, с помощью которого она могла бы распознавать число кусочков мяса. Тем самым, насколько экспериментатор способен это сделать, птицу вынуждают к пересчитыванию кусочков мяса.
Конечно, по-прежнему возможно, что вынимание мяса из чашечек становится чем-то вроде ритмического танца, который повторяется, когда птица берет мясо с тарелки. Вопросы остаются, но в целом эксперимент свидетельствует скорее в пользу гипотезы, что галка считает кусочки мяса, нежели распознает паттерн кусочков или своих собственных действий.
Даже когда разница между числом и количеством ясна, есть еще одно понятие, которое следует опознавать и отличать как от числа, так и от количества. Мне кажется, для этого понятия нет английского слова, поэтому нам придется просто помнить, что у множества паттернов имеется подмножество, члены которого обычно называются «числами».
Не все числа являются продуктом счета. И действительно, самые малые и, соответственно, самые знакомые числа часто не пересчитываются, а опознаются как паттерны с первого взгляда. Игроки в карты не останавливаются, чтобы пересчитать очки на восьмерке пик, и могут даже опознавать характерные конфигурации очков вплоть до «десяти».
Другими словами, число принадлежит к миру паттернов, гештальтов и цифровых вычислений, а количество принадлежит к миру аналоговых и вероятностных вычислений.
Не все числа являются продуктом счета. И действительно, самые малые и, соответственно, самые знакомые числа часто не пересчитываются, а опознаются как паттерны с первого взгляда. Игроки в карты не останавливаются, чтобы пересчитать очки на восьмерке пик, и могут даже опознавать характерные конфигурации очков вплоть до «десяти».
Другими словами, число принадлежит к миру паттернов, гештальтов и цифровых вычислений, а количество принадлежит к миру аналоговых и вероятностных вычислений.
Наконец, следует отметить, что на более глубоком уровне сферы эпигенеза и эволюции являются типичными представителями парных парадигм второго начала термодинамики:
(1) вероятностная работа случайности всегда съедает порядок, паттерн и негативную энтропию, однако
(2) для создания нового порядка необходима работа случайности и изобилие незарезервированных для какой-либо конкретной цели альтернатив (т. е. энтропии).
Именно в случайном организмы находят новые мутации, и именно там стохастическое обучение отбирает свои решения. Эволюция ведет к кульминации: к экологическому насыщению всех возможностей дифференциации. Обучение ведет к переполнению разума. Посредством возвращения к необученному, массово производимому яйцу существующие виды вновь и вновь очищают свои банки памяти ради готовности к новому.
(1) вероятностная работа случайности всегда съедает порядок, паттерн и негативную энтропию, однако
(2) для создания нового порядка необходима работа случайности и изобилие незарезервированных для какой-либо конкретной цели альтернатив (т. е. энтропии).
Именно в случайном организмы находят новые мутации, и именно там стохастическое обучение отбирает свои решения. Эволюция ведет к кульминации: к экологическому насыщению всех возможностей дифференциации. Обучение ведет к переполнению разума. Посредством возвращения к необученному, массово производимому яйцу существующие виды вновь и вновь очищают свои банки памяти ради готовности к новому.
8. «Из ничего не будет ничего ...» Эта цитата из Короля Лира упаковывает в единое утверждение целый ряд мудрых афоризмов, как средневековых, так и более современных. Среди них:
а) закон сохранения материи и его обращение, согласно которому в лаборатории не может возникнуть новой материи (Лукреций сказал: «Божественная сила ничего не может создать из ничего»
б) закон сохранения энергии и его обращение, согласно которому в лаборатории не может возникнуть новой энергии;
в) принцип, продемонстрированный Пастером, согласно которому в лаборатории не может возникнуть новой живой материи;
г) принцип, согласно которому без информации нельзя создать новый вид упорядоченности или паттерн.
Об этих и других подобных отрицательных утверждениях можно сказать, что они являются скорее вероятностными правилами, нежели законами природы. Однако их истинность столь велика, что все исключения представляют чрезвычайный интерес.
Однако в свете нашей темы основной интерес представляет последнее утверждение, а именно утверждение, что в мире коммуникации, организации, мышления, обучения и эволюции «из ничего не будет ничего» без информации.
Этот закон отличается от законов сохранения энергии и массы тем, что не содержит пункта, отвергающего возможность уничтожения или потери информации, паттерна или отрицательной энтропии. Увы, - но этому следует также и радоваться, паттерн и/или информация слишком легко пожирается случайным. Сообщения и директивы упорядочения написаны словно на песке или на поверхности воды. Практически любое возмущение, даже простое броуновское движение, может их разрушить. Информация может быть забыта или размыта. Кодовые книги могут потеряться.
Сообщения перестают быть сообщениями, если их никто не может прочитать. Без розеттского камня мы бы не знали ничего того, что написано египетскими иероглифами. Они были бы лишь элегантными орнаментами на папирусе или камне. Чтобы иметь смысл, чтобы даже просто опознаваться как паттерн, любая упорядоченность должна встретиться с комплементарными (дополнительными) упорядоченностями, возможно даже способностями. Причем эти способности столь же быстротечны, как и сами паттерны, они также написаны на песке или на поверхности вод.
Происхождение умения реагировать на сообщения является оборотной стороной эволюционного процесса. Это - коэволюция (см. Глоссарий).
а) закон сохранения материи и его обращение, согласно которому в лаборатории не может возникнуть новой материи (Лукреций сказал: «Божественная сила ничего не может создать из ничего»
б) закон сохранения энергии и его обращение, согласно которому в лаборатории не может возникнуть новой энергии;
в) принцип, продемонстрированный Пастером, согласно которому в лаборатории не может возникнуть новой живой материи;
г) принцип, согласно которому без информации нельзя создать новый вид упорядоченности или паттерн.
Об этих и других подобных отрицательных утверждениях можно сказать, что они являются скорее вероятностными правилами, нежели законами природы. Однако их истинность столь велика, что все исключения представляют чрезвычайный интерес.
Однако в свете нашей темы основной интерес представляет последнее утверждение, а именно утверждение, что в мире коммуникации, организации, мышления, обучения и эволюции «из ничего не будет ничего» без информации.
Этот закон отличается от законов сохранения энергии и массы тем, что не содержит пункта, отвергающего возможность уничтожения или потери информации, паттерна или отрицательной энтропии. Увы, - но этому следует также и радоваться, паттерн и/или информация слишком легко пожирается случайным. Сообщения и директивы упорядочения написаны словно на песке или на поверхности воды. Практически любое возмущение, даже простое броуновское движение, может их разрушить. Информация может быть забыта или размыта. Кодовые книги могут потеряться.
Сообщения перестают быть сообщениями, если их никто не может прочитать. Без розеттского камня мы бы не знали ничего того, что написано египетскими иероглифами. Они были бы лишь элегантными орнаментами на папирусе или камне. Чтобы иметь смысл, чтобы даже просто опознаваться как паттерн, любая упорядоченность должна встретиться с комплементарными (дополнительными) упорядоченностями, возможно даже способностями. Причем эти способности столь же быстротечны, как и сами паттерны, они также написаны на песке или на поверхности вод.
Происхождение умения реагировать на сообщения является оборотной стороной эволюционного процесса. Это - коэволюция (см. Глоссарий).
Можно сказать, что для любой предложенной мной последовательности чисел всегда будет иметься несколько простых способов ее описания, однако будет существовать бесконечное число альтернативных способов, не ограниченных критерием простоты.
Предположим, числа представлены буквами: x,w,p,n и т. д. Эти буквы могут обозначать любое число, даже дробное. Мне нужно только повторить ряд три или четыре раза в вербальной, визуальной или другой сенсорной форме, даже в форме кинестетических ощущений или боли, и вы начнете различать в нем паттерн. В вашем разуме, равно как в моем, он превратится в лейтмотив, имеющий эстетическую ценность. В такой мере он будет знаком и понятен.
Однако паттерн может быть изменен или нарушен посредством добавления, повторения или чего-то еще, что заставит вас воспринять его по-новому. Эти изменения никогда нельзя предсказать с абсолютной уверенностью, поскольку они еще не случились.
Можно даже указать большие классы феноменов, где предсказания и управление просто невозможны по самым фундаментальным, однако вполне понятным причинам. Хорошо знакомый пример этого класса феноменов - разрушение какого-либо поверхностно однородного материала, например, стекла. Броуновское движение (см. Глоссарий) молекул в жидкостях и газах в равной степени непредсказуемо.
Если я брошу камень в оконное стекло, то при соответствующих обстоятельствах оно разобьется или треснет в форме звездообразного паттерна. Если мой камень ударит по стеклу со скоростью пули, существует возможность, что он выбьет из стекла аккуратный конический кусочек, называемый конус удара. Если мой камень слишком мал или медленно летит, стекло может вообще не разбиться. На этом уровне прогнозирование и управление вполне возможны. Я легко могу обеспечить достижение любого из трех результатов (звезда, конус удара, отсутствие разрушения) при условии, что сила броска будет такова, что переходные эффекты не возникнут.
Но в рамках условий, порождающих звездообразный разлом, невозможно прогнозировать или управлять траекториями и расположением лучей звезды.
Предположим, числа представлены буквами: x,w,p,n и т. д. Эти буквы могут обозначать любое число, даже дробное. Мне нужно только повторить ряд три или четыре раза в вербальной, визуальной или другой сенсорной форме, даже в форме кинестетических ощущений или боли, и вы начнете различать в нем паттерн. В вашем разуме, равно как в моем, он превратится в лейтмотив, имеющий эстетическую ценность. В такой мере он будет знаком и понятен.
Однако паттерн может быть изменен или нарушен посредством добавления, повторения или чего-то еще, что заставит вас воспринять его по-новому. Эти изменения никогда нельзя предсказать с абсолютной уверенностью, поскольку они еще не случились.
Можно даже указать большие классы феноменов, где предсказания и управление просто невозможны по самым фундаментальным, однако вполне понятным причинам. Хорошо знакомый пример этого класса феноменов - разрушение какого-либо поверхностно однородного материала, например, стекла. Броуновское движение (см. Глоссарий) молекул в жидкостях и газах в равной степени непредсказуемо.
Если я брошу камень в оконное стекло, то при соответствующих обстоятельствах оно разобьется или треснет в форме звездообразного паттерна. Если мой камень ударит по стеклу со скоростью пули, существует возможность, что он выбьет из стекла аккуратный конический кусочек, называемый конус удара. Если мой камень слишком мал или медленно летит, стекло может вообще не разбиться. На этом уровне прогнозирование и управление вполне возможны. Я легко могу обеспечить достижение любого из трех результатов (звезда, конус удара, отсутствие разрушения) при условии, что сила броска будет такова, что переходные эффекты не возникнут.
Но в рамках условий, порождающих звездообразный разлом, невозможно прогнозировать или управлять траекториями и расположением лучей звезды.
Я помню и скучный анализ предложений, и дальнейшее скучное изучение сравнительной анатомии в Кембридже. Оба предмета преподавались так, что казались мучительно далекими от реальности. А ведь нам могли бы что-то рассказать о связующем паттерне, о том, что любая коммуникация требует контекста, что без контекста смысла не существует, что контексты даруют Смысл, поскольку существует классификация контекстов. Учитель мог бы привести доводы, что рост и дифференциация должны управляться коммуникацией. Формы животных и растений - это трансформанты сообщений.
Сам язык - это форма коммуникации. Структура входящих сообщений должна каким-то образом отражаться в структуре выходящих. Анатомия должна содержать разновидность грамматики, поскольку вся анатомия есть трансформанта материала сообщений, которому должна быть придана контекстно-зависимая форма. И наконец, придание контекстно- зависимой формы (contextual shaping) есть только другое название грамматики.
Таким образом, мы возвращаемся к паттернам связи и более абстрактному, широкому (и почти бессодержательному) утверждению о существовании паттерна паттернов связи.
Эта книга построена на той точке зрения, что мы - части живого мира. В начале этой главы в качестве эпиграфа я поместил абзац из бл. Августина, в котором ясно формулируются его эпистемологические предпосылки. Сегодня подобная формулировка вызывает ностальгию. Большинство из нас потеряло то чувство единства биосферы и человечества, которое бы укрепляло и утешало нас утверждением красоты. Большинство из нас сегодня не верит, что несмотря на разнобой на уровне фрагментов нашего ограниченного опыта, большее целое изначально красиво.
Мы потеряли сердцевину христианства. Мы потеряли Шиву, индуистского танцора, чей танец на тривиальном уровне одновременно служит и созиданию, и разрушению, но в целом является красотой. Мы потеряли Абраксаса, гностического бога как дня, так и ночи, который и ужасен, и прекрасен. Мы потеряли тотемизм, чувство параллелизма между устройством человека и устройством животных и растений. Мы потеряли даже Умирающего Бога.
Мы начинаем заигрывать с экологическими идеями, и хотя мы немедленно опошляем эти идеи до уровня коммерции или политики, это говорит по крайней мере о том, что в душе человека по-прежнему существует стремление объединить и тем самым благословить тот совокупный природный мир, к которому мы принадлежим.
Сам язык - это форма коммуникации. Структура входящих сообщений должна каким-то образом отражаться в структуре выходящих. Анатомия должна содержать разновидность грамматики, поскольку вся анатомия есть трансформанта материала сообщений, которому должна быть придана контекстно-зависимая форма. И наконец, придание контекстно- зависимой формы (contextual shaping) есть только другое название грамматики.
Таким образом, мы возвращаемся к паттернам связи и более абстрактному, широкому (и почти бессодержательному) утверждению о существовании паттерна паттернов связи.
Эта книга построена на той точке зрения, что мы - части живого мира. В начале этой главы в качестве эпиграфа я поместил абзац из бл. Августина, в котором ясно формулируются его эпистемологические предпосылки. Сегодня подобная формулировка вызывает ностальгию. Большинство из нас потеряло то чувство единства биосферы и человечества, которое бы укрепляло и утешало нас утверждением красоты. Большинство из нас сегодня не верит, что несмотря на разнобой на уровне фрагментов нашего ограниченного опыта, большее целое изначально красиво.
Мы потеряли сердцевину христианства. Мы потеряли Шиву, индуистского танцора, чей танец на тривиальном уровне одновременно служит и созиданию, и разрушению, но в целом является красотой. Мы потеряли Абраксаса, гностического бога как дня, так и ночи, который и ужасен, и прекрасен. Мы потеряли тотемизм, чувство параллелизма между устройством человека и устройством животных и растений. Мы потеряли даже Умирающего Бога.
Мы начинаем заигрывать с экологическими идеями, и хотя мы немедленно опошляем эти идеи до уровня коммерции или политики, это говорит по крайней мере о том, что в душе человека по-прежнему существует стремление объединить и тем самым благословить тот совокупный природный мир, к которому мы принадлежим.
Есть люди, которые предпочитают определять носы через их «функцию», т. е. обоняние. Но если вы разберетесь в этих определениях, вы придете к тому же, но только с использованием временного контекста вместо пространственного. Вы устанавливаете значение органа благодаря тому, что знаете его роль в последовательностях взаимодействий между существом и окружающей средой. Я называю это временным контекстом.
Временная классификация идет поперек пространственной классификации контекстов. Однако в эмбриологии первое определение всегда должно даваться в терминах формальных отношений. Хобот зародыша не может, вообще говоря, ничего обонять. Эмбриология формальна.
Позвольте мне проиллюстрировать этот род связи, этот связующий паттерн рассказом об открытии Гёте. Он был неплохим ботаником и имел большие способности к распознаванию нетривиальных вещей (т. е. к распознаванию связующего паттерна). Он навел порядок в словаре общей сравнительной анатомии цветущих растений. Он обнаружил, что определение «листа» как «плоской зеленой штуки», или «стебля» как «цилиндрической штуки» неудовлетворительно.
Подход к определению состоит в том (и где-то в глубине процессов роста растения это именно так и делается), чтобы заметить, что почки (т. е. стебли-дети) формируются в точках ответвления листьев. Исходя из этого, ботаник конструирует определения на основе отношений между стеблем, листом, почкой, точкой ответвления и т. д.
Временная классификация идет поперек пространственной классификации контекстов. Однако в эмбриологии первое определение всегда должно даваться в терминах формальных отношений. Хобот зародыша не может, вообще говоря, ничего обонять. Эмбриология формальна.
Позвольте мне проиллюстрировать этот род связи, этот связующий паттерн рассказом об открытии Гёте. Он был неплохим ботаником и имел большие способности к распознаванию нетривиальных вещей (т. е. к распознаванию связующего паттерна). Он навел порядок в словаре общей сравнительной анатомии цветущих растений. Он обнаружил, что определение «листа» как «плоской зеленой штуки», или «стебля» как «цилиндрической штуки» неудовлетворительно.
Подход к определению состоит в том (и где-то в глубине процессов роста растения это именно так и делается), чтобы заметить, что почки (т. е. стебли-дети) формируются в точках ответвления листьев. Исходя из этого, ботаник конструирует определения на основе отношений между стеблем, листом, почкой, точкой ответвления и т. д.
Утверждение заключается в том, что можно воспринимать поверхности, которые временно пропали из виду, и что можно точно определить, что именно пропало из виду. Поверхности пропадают из виду и вновь появляются в виду, когда наблюдатель движется, сначала в одном направлении, а затем в противоположном,— в этом все дело. Если локомоция обратима — а так оно и есть на самом деле,— то все, что пропадает из виду, по мере передвижения наблюдателя вновь появляется в виду, когда он возвращается, и наоборот.
Интересно.
"С глаз долой - из сердца вон".
"Хочешь увидеть великое - закрой глаза и посмотри, что осталось". Такие ассоциации...
Так, в «Принципах гештальтпсихологии» мы читаем: «Каждая вещь говорит, что она собой представляет...» фрукт говорит: «Съешь меня»; вода говорит: «Выпей меня»; гром говорит: «Бойся меня»; женщина говорит: «Люби меня» (Koffka, 1935, с. 7). Эти значения ясны и очевидны и составляют существенные черты внутреннего опыта как такового. Коффка считал, что подобного рода значения нельзя свести к бледным образам памяти или неосознаваемым установкам на определенные реакции. Почтовый ящик «приглашает» отправить письмо, рукоятка «хочет», чтобы ее взяли в руки, то есть вещи «говорят нам, что с ними делать» (с. 353). Следовательно, у них есть то, что Коффка назвал «свойством навязывания».
Тут я как-то озадачен... вроде как речь идет о буквализмах, но:
вода говорит: «Выпей меня» - мне вода говорит "плавай во мне";
гром говорит: «Бойся меня» - "радуйся мне";
Следовательно, у них есть то, что Коффка назвал «свойством навязывания».
"Свойство навязывания" зависит от по меньшей мере двух контекстов - внутри/снаружи меня.
Ящик привлекает наблюдателя лишь тогда, когда у него есть неотправленное письмо, и больше никогда.
Точно. Только наблюдатель должен при этом знать, что ящик служит именно для отправки письма.
Он полагал, что если потребности наблюдателя изменяются, то значение объекта изменяется тоже.
Интересно.
"С глаз долой - из сердца вон".
"Хочешь увидеть великое - закрой глаза и посмотри, что осталось". Такие ассоциации...
Так, в «Принципах гештальтпсихологии» мы читаем: «Каждая вещь говорит, что она собой представляет...» фрукт говорит: «Съешь меня»; вода говорит: «Выпей меня»; гром говорит: «Бойся меня»; женщина говорит: «Люби меня» (Koffka, 1935, с. 7). Эти значения ясны и очевидны и составляют существенные черты внутреннего опыта как такового. Коффка считал, что подобного рода значения нельзя свести к бледным образам памяти или неосознаваемым установкам на определенные реакции. Почтовый ящик «приглашает» отправить письмо, рукоятка «хочет», чтобы ее взяли в руки, то есть вещи «говорят нам, что с ними делать» (с. 353). Следовательно, у них есть то, что Коффка назвал «свойством навязывания».
Тут я как-то озадачен... вроде как речь идет о буквализмах, но:
вода говорит: «Выпей меня» - мне вода говорит "плавай во мне";
гром говорит: «Бойся меня» - "радуйся мне";
Следовательно, у них есть то, что Коффка назвал «свойством навязывания».
"Свойство навязывания" зависит от по меньшей мере двух контекстов - внутри/снаружи меня.
Ящик привлекает наблюдателя лишь тогда, когда у него есть неотправленное письмо, и больше никогда.
Точно. Только наблюдатель должен при этом знать, что ящик служит именно для отправки письма.
Он полагал, что если потребности наблюдателя изменяются, то значение объекта изменяется тоже.
Как читать книги
http://community.livejournal.com/mindmaps/54169.html
http://community.livejournal.com/mindmaps/54169.html
Дочитали до конца.