Показаны записи 9451 - 9460 из 56266
— Так чувствует каждый, – сказал он, глядя на меня. – В
детстве я тоже был несчастным и все время боялся. Трудно быть
индейским ребенком, очень трудно. Но память о том времени более
не имеет значения для меня, хотя оно и было тяжелым. Я перестал
думать о трудностях жизни еще до того, как научился видеть.
— Но я тоже не думаю о своем детстве, – сказал я.
— Тогда почему воспоминания о нем вызывают у тебя печаль?
Почему ты чуть не плачешь?
— Я не знаю. Наверное потому, что когда я вспоминаю себя
ребенком, то испытываю жалость к самому себе и ко всем своим
близким. Я чувствую беспомощность и грусть.
Он пристально посмотрел на меня, и опять в области живота я
отметил необычное ощущение двух пальцев, сжимающих его. Я
отвел глаза, а потом снова взглянул на него. Он смотрел за меня
куда-то вдаль затуманившимся несфокусированным взглядом.
— Это – обещание, данное тобой в детстве, – сказал он после
паузы.
— Но что я пообещал?
Он не ответил. Его глаза были закрыты. Я невольно
улыбнулся, зная, что он нащупывает путь во тьме, но
первоначальное желание потакать ему в этом пропало.
— В детстве я был очень худым, – сказал он, – и всегда боялся.
— Я тоже, – произнес я.
— Больше всего мне запомнился ужас и печаль, охватившие
меня, когда мексиканские солдаты убили мою мать, – сказал он
мягко, словно воспоминание причиняло боль. – Она была бедной и
застенчивой индеанкой. Наверное, даже лучше, что ее жизнь
оборвалась тогда. Я был совсем маленьким и хотел, чтобы меня
убили вместе с ней. Но солдаты подняли меня и избили. Когда я
цеплялся за тело матери, меня ударили по рукам плетью и
перебили пальцы. Я не чувствовал боли, но цепляться больше не
мог, и они утащили меня.
Он замолчал. Глаза его все еще были закрыты, губы едва
заметно дрожали. Глубокая печаль начала охватывать меня. Перед
глазами мелькали образы моего детства.
— Сколько лет тебе было тогда, дон Хуан? – спросил я, чтобы
как-то отвлечься.
— Лет семь. Это происходило во время великой войны племени
яки. Мексиканцы напали неожиданно, мать как раз готовила
какую-то еду. Она была слабой и беззащитной женщиной, и ее
убили просто так, без причины. То, что она умерла именно так, в
общем-то не имеет особого значения. Но для меня – имеет. Я не могу
объяснить почему, но имеет. Я думал, что отца тоже убили, но
оказалось, что он ранен. Нас загрузили в товарные вагоны, как скот,
и заперли. Несколько дней мы сидели в темноте. Время от времени
солдаты бросали нам немного еды.
В этом вагоне отец умер от ран. От боли и лихорадки у него
начался бред, но и в бреду он твердил, что я должен выжить. Так он
и умер, требуя, чтобы я не сдавался и выжил. Люди позаботились
обо мне – накормили, старая знахарка вправила пальцы. Ну, и, как
видишь, я выжил. Жизнь моя не была ни хорошей, ни плохой, она
была трудной. Жизнь – вообще штука тяжелая, а для ребенка
зачастую – сам ужас.
Мы очень долго молчали. Наверное, около часа. Я никак не мог
разобраться в себе, чувствуя, что удручен, но не понимая, чем и
почему. Я испытывал угрызения совести – совсем недавно я
собирался подшутить над доном Хуаном, но он, внезапно, все
изменил своим прямым рассказом. Его рассказ был настолько
простым и выразительным, что вызвал у меня странное чувство.
Страдания детей всегда задевали меня за живое, и сочувствие к
дону Хуану в мгновение ока вызвало во мне отвращение к самому
себе. Я сидел и записывал рассказ дона Хуана, как будто это был
просто, так сказать, «клинический случай». Я был на грани того,
чтобы разорвать свои записи, но в этот момент дон Хуан ткнул меня
мыском ноги в икру. Он сказал, что видит свечение насилия вокруг
меня, и спросил, уж не собираюсь ли я его поколотить. Он засмеялся,
и это несколько разрядило обстановку. Он сказал, что у меня есть
склонность к вспышкам насилия, но, поскольку на самом деле я не
злой, насилие это чаще всего оборачивается против меня самого.
детстве я тоже был несчастным и все время боялся. Трудно быть
индейским ребенком, очень трудно. Но память о том времени более
не имеет значения для меня, хотя оно и было тяжелым. Я перестал
думать о трудностях жизни еще до того, как научился видеть.
— Но я тоже не думаю о своем детстве, – сказал я.
— Тогда почему воспоминания о нем вызывают у тебя печаль?
Почему ты чуть не плачешь?
— Я не знаю. Наверное потому, что когда я вспоминаю себя
ребенком, то испытываю жалость к самому себе и ко всем своим
близким. Я чувствую беспомощность и грусть.
Он пристально посмотрел на меня, и опять в области живота я
отметил необычное ощущение двух пальцев, сжимающих его. Я
отвел глаза, а потом снова взглянул на него. Он смотрел за меня
куда-то вдаль затуманившимся несфокусированным взглядом.
— Это – обещание, данное тобой в детстве, – сказал он после
паузы.
— Но что я пообещал?
Он не ответил. Его глаза были закрыты. Я невольно
улыбнулся, зная, что он нащупывает путь во тьме, но
первоначальное желание потакать ему в этом пропало.
— В детстве я был очень худым, – сказал он, – и всегда боялся.
— Я тоже, – произнес я.
— Больше всего мне запомнился ужас и печаль, охватившие
меня, когда мексиканские солдаты убили мою мать, – сказал он
мягко, словно воспоминание причиняло боль. – Она была бедной и
застенчивой индеанкой. Наверное, даже лучше, что ее жизнь
оборвалась тогда. Я был совсем маленьким и хотел, чтобы меня
убили вместе с ней. Но солдаты подняли меня и избили. Когда я
цеплялся за тело матери, меня ударили по рукам плетью и
перебили пальцы. Я не чувствовал боли, но цепляться больше не
мог, и они утащили меня.
Он замолчал. Глаза его все еще были закрыты, губы едва
заметно дрожали. Глубокая печаль начала охватывать меня. Перед
глазами мелькали образы моего детства.
— Сколько лет тебе было тогда, дон Хуан? – спросил я, чтобы
как-то отвлечься.
— Лет семь. Это происходило во время великой войны племени
яки. Мексиканцы напали неожиданно, мать как раз готовила
какую-то еду. Она была слабой и беззащитной женщиной, и ее
убили просто так, без причины. То, что она умерла именно так, в
общем-то не имеет особого значения. Но для меня – имеет. Я не могу
объяснить почему, но имеет. Я думал, что отца тоже убили, но
оказалось, что он ранен. Нас загрузили в товарные вагоны, как скот,
и заперли. Несколько дней мы сидели в темноте. Время от времени
солдаты бросали нам немного еды.
В этом вагоне отец умер от ран. От боли и лихорадки у него
начался бред, но и в бреду он твердил, что я должен выжить. Так он
и умер, требуя, чтобы я не сдавался и выжил. Люди позаботились
обо мне – накормили, старая знахарка вправила пальцы. Ну, и, как
видишь, я выжил. Жизнь моя не была ни хорошей, ни плохой, она
была трудной. Жизнь – вообще штука тяжелая, а для ребенка
зачастую – сам ужас.
Мы очень долго молчали. Наверное, около часа. Я никак не мог
разобраться в себе, чувствуя, что удручен, но не понимая, чем и
почему. Я испытывал угрызения совести – совсем недавно я
собирался подшутить над доном Хуаном, но он, внезапно, все
изменил своим прямым рассказом. Его рассказ был настолько
простым и выразительным, что вызвал у меня странное чувство.
Страдания детей всегда задевали меня за живое, и сочувствие к
дону Хуану в мгновение ока вызвало во мне отвращение к самому
себе. Я сидел и записывал рассказ дона Хуана, как будто это был
просто, так сказать, «клинический случай». Я был на грани того,
чтобы разорвать свои записи, но в этот момент дон Хуан ткнул меня
мыском ноги в икру. Он сказал, что видит свечение насилия вокруг
меня, и спросил, уж не собираюсь ли я его поколотить. Он засмеялся,
и это несколько разрядило обстановку. Он сказал, что у меня есть
склонность к вспышкам насилия, но, поскольку на самом деле я не
злой, насилие это чаще всего оборачивается против меня самого.
Я находился под гипнозом воспоминания о голосе зовущей
меня матери и отчаянно пытался думать о чем-то другом. И вдруг
снова раздался ее голос. Казалось, она стоит у меня за спиной. Она
звала меня по имени. Я резко обернулся, но увидел только темный
силуэт хижины и смутные пятна кустарника.
Звук моего имени полностью вывел меня из равновесия. Я
невольно застонал. Мне стало очень холодно и одиноко. Я заплакал.
Внезапно так захотелось, чтобы рядом был хоть кто-нибудь, кто бы
заботился обо мне. Я повернул голову, чтобы взглянуть на дона
Хуана. Он смотрел на меня. Я не желал его видеть и закрыл глаза.
Тогда мне явилась мать. Я не думал о ней как обычно – я отчетливо
ее видел. Она стояла рядом. Я задрожал. Меня захлестнула волна
отчаяния, хотелось убежать, исчезнуть. Видение матери болезненно
не вязалось с тем, что я искал здесь, на этом пейотном собрании.
Несоответствие было кошмарным, и не было никакой возможности
сознательно от этого избавиться. Наверно, если бы мне
действительно хотелось рассеять видение, то я бы открыл глаза, но
почему-то продолжал внимательно его разглядывать, причем с
особой тщательностью и скрупулезностью. Меня охватило
необъяснимое чувство. Оно было очень странным и действительно
охватывало меня, словно какая-то внешняя сила. Я вдруг
почувствовал на себе ужасающую тяжесть материнской любви.
Услышав свое имя, я разрывался на части, воспоминание о матери
захлестнуло меня грустью и болью, но, разглядывая ее, я вдруг
понял, что никогда ее не любил. Никогда. Осознание этого меня
потрясло. На меня вдруг обрушилась лавина мыслей и образов. Тем
временем видение матери исчезло – оно больше не имело значения.
И меня совершенно не интересовало, чем занимаются эти индейцы –
я попросту забыл о митоте, погрузившись в поток необычных
мыслей. Необычных потому, что это были, в общем-то, даже не
мысли, а нечто большее – некие законченные чувственные единицы,
являющиеся эмоциональными уверенностями, неоспоримыми
доказательствами относительно истинной природы моих
взаимоотношений с матерью.
меня матери и отчаянно пытался думать о чем-то другом. И вдруг
снова раздался ее голос. Казалось, она стоит у меня за спиной. Она
звала меня по имени. Я резко обернулся, но увидел только темный
силуэт хижины и смутные пятна кустарника.
Звук моего имени полностью вывел меня из равновесия. Я
невольно застонал. Мне стало очень холодно и одиноко. Я заплакал.
Внезапно так захотелось, чтобы рядом был хоть кто-нибудь, кто бы
заботился обо мне. Я повернул голову, чтобы взглянуть на дона
Хуана. Он смотрел на меня. Я не желал его видеть и закрыл глаза.
Тогда мне явилась мать. Я не думал о ней как обычно – я отчетливо
ее видел. Она стояла рядом. Я задрожал. Меня захлестнула волна
отчаяния, хотелось убежать, исчезнуть. Видение матери болезненно
не вязалось с тем, что я искал здесь, на этом пейотном собрании.
Несоответствие было кошмарным, и не было никакой возможности
сознательно от этого избавиться. Наверно, если бы мне
действительно хотелось рассеять видение, то я бы открыл глаза, но
почему-то продолжал внимательно его разглядывать, причем с
особой тщательностью и скрупулезностью. Меня охватило
необъяснимое чувство. Оно было очень странным и действительно
охватывало меня, словно какая-то внешняя сила. Я вдруг
почувствовал на себе ужасающую тяжесть материнской любви.
Услышав свое имя, я разрывался на части, воспоминание о матери
захлестнуло меня грустью и болью, но, разглядывая ее, я вдруг
понял, что никогда ее не любил. Никогда. Осознание этого меня
потрясло. На меня вдруг обрушилась лавина мыслей и образов. Тем
временем видение матери исчезло – оно больше не имело значения.
И меня совершенно не интересовало, чем занимаются эти индейцы –
я попросту забыл о митоте, погрузившись в поток необычных
мыслей. Необычных потому, что это были, в общем-то, даже не
мысли, а нечто большее – некие законченные чувственные единицы,
являющиеся эмоциональными уверенностями, неоспоримыми
доказательствами относительно истинной природы моих
взаимоотношений с матерью.
Я еще глубже ушел в наблюдение, все еще не осознавая, что
действительно слышу звон и вижу розовое свечение вокруг людей.
Через минуту, однако, до меня дошло, что явления эти очень
устойчивы. На мгновение я пришел в сильное замешательство, а
потом вдруг возникла мысль, не имевшая ничего общего ни с
происходящим, ни с целью моего приезда сюда. Я вспомнил слова,
услышанные мною в детстве от матери. Воспоминание немного
отвлекло меня, так как было совершенно неуместным, я попытался
отбросить его и вновь сосредоточиться на наблюдении, но
безуспешно. Мысль-воспоминание упорно возвращалась, становясь
все более ярко выраженной. Она требовала от меня все большего
внимания, и я вдруг ясно услышал голос матери, она звала меня.
Послышалось шлепанье ее тапочек и смех. Я оглянулся, думая, что
это какой-то мираж или галлюцинация и что сейчас я перенесусь во
времени и увижу мать. Но увидел только мальчика, мирно спящего
рядом. Это встряхнуло меня и на какое-то мгновение отрезвило.
Отдельная реальность
Кастанеда
действительно слышу звон и вижу розовое свечение вокруг людей.
Через минуту, однако, до меня дошло, что явления эти очень
устойчивы. На мгновение я пришел в сильное замешательство, а
потом вдруг возникла мысль, не имевшая ничего общего ни с
происходящим, ни с целью моего приезда сюда. Я вспомнил слова,
услышанные мною в детстве от матери. Воспоминание немного
отвлекло меня, так как было совершенно неуместным, я попытался
отбросить его и вновь сосредоточиться на наблюдении, но
безуспешно. Мысль-воспоминание упорно возвращалась, становясь
все более ярко выраженной. Она требовала от меня все большего
внимания, и я вдруг ясно услышал голос матери, она звала меня.
Послышалось шлепанье ее тапочек и смех. Я оглянулся, думая, что
это какой-то мираж или галлюцинация и что сейчас я перенесусь во
времени и увижу мать. Но увидел только мальчика, мирно спящего
рядом. Это встряхнуло меня и на какое-то мгновение отрезвило.
Отдельная реальность
Кастанеда
Моделируем сигналинг (2) Facebook: значимо, важно, нравится/не нравится, да/нет.
http://metapractice.livejournal.com/489407.html
http://metapractice.livejournal.com/489407.html
Поэтому терапия вещь непростая.
Буду вести его понемногу, по мере своих сил и навыков.
Буду вести его понемногу, по мере своих сил и навыков.
Поэтому, если он внезапно перестанет ээ "волноваться" за жену, это может быть не экологично для отношений. Грубо говоря, жена потеряет привычную обратную связь и начнёт ещё больше задерживаться и т.д.
Активизация/усиление этого импринта началась с того, что жена, похоже, начала менять стереотип ее поведения - ей теперь больше хочется путешествовать и побывать где-то.
Например, вскользь, была затронута тема Ленинграда, где служил на флоте ее отец и обещал в детстве ее туда свозить, но не выполнил обещание и умер. Теперь она, во чтобы то не стала, хочет туда съездить, а клиент сопротивляется - причем говорит, классно ездить/путешествовать и сам не против, но, когда дело доходит до конкретных дел подготовки и поездки, то у него возникает - ступор и он "встает на дыбы".
Активизация/усиление этого импринта началась с того, что жена, похоже, начала менять стереотип ее поведения - ей теперь больше хочется путешествовать и побывать где-то.
Например, вскользь, была затронута тема Ленинграда, где служил на флоте ее отец и обещал в детстве ее туда свозить, но не выполнил обещание и умер. Теперь она, во чтобы то не стала, хочет туда съездить, а клиент сопротивляется - причем говорит, классно ездить/путешествовать и сам не против, но, когда дело доходит до конкретных дел подготовки и поездки, то у него возникает - ступор и он "встает на дыбы".
-Ну, ты пропустил вопрос насколько клиент сам заинтересован в избавлении от собственной озабоченности указанными проблемами.
-Скорее всего, он считает, что это не его проблемы. Это проблемы жены, детей, сослуживцев и т.д.
Заинтересован.
Клиент эээ "продвинутый", типа, знает, что это его проблемы(даже) сейчас самостоятельно решает/думает/пытается, как у него получилось с сыном и как этот опыт перенести на супругу.
Правда, я приостановил этот его процесс на время "до выяснения некоторых подробностей"
Ролевую модель уточнили.
Да.
Мне так кажется, что импринт есть.
На данный момент, и стем материалом, который я выяснил, получается, что этот импринт невероятно системаобразующий - на него завязаны отношения с супругой, одиночество по жизни, отношения с людьми, работа, опаздывания, сексуальные отношения, манера его жизни и т.д.
Радует то, что его некоторые вещи "достали" и он с ними готов работать. А некоторые его устраивают - одиночество по жизни, отношения с людьми, сексуальные отношения в части.
-Скорее всего, он считает, что это не его проблемы. Это проблемы жены, детей, сослуживцев и т.д.
Заинтересован.
Клиент эээ "продвинутый", типа, знает, что это его проблемы(даже) сейчас самостоятельно решает/думает/пытается, как у него получилось с сыном и как этот опыт перенести на супругу.
Правда, я приостановил этот его процесс на время "до выяснения некоторых подробностей"
Ролевую модель уточнили.
Да.
Мне так кажется, что импринт есть.
На данный момент, и стем материалом, который я выяснил, получается, что этот импринт невероятно системаобразующий - на него завязаны отношения с супругой, одиночество по жизни, отношения с людьми, работа, опаздывания, сексуальные отношения, манера его жизни и т.д.
Радует то, что его некоторые вещи "достали" и он с ними готов работать. А некоторые его устраивают - одиночество по жизни, отношения с людьми, сексуальные отношения в части.
</>
![[pic]](http://localhost:4000/images/none.gif)
Re: реимпритинг даже с таким исходным материалом и без ч
bavi в посте Metapractice (оригинал в ЖЖ)
Ну, и сын в роли матери. Кстати, а что с его матушкой? Она жива-здорова?
Да, она жива-здорова. Он ей помогает и часто общаются.
С сыном сейчас, с его слов, нормализовалось - он его "отпустил".
Ещё одна ветка генерализации. Она задана темой «опоздания». Потребует отдельной переработки.
Да, я отметил это.
Но, зато бы очень точно конкретизировал его антиресурсные ощущения. Начиная с давнего страха смерти матери.
Хорошо.
Да, она жива-здорова. Он ей помогает и часто общаются.
С сыном сейчас, с его слов, нормализовалось - он его "отпустил".
Ещё одна ветка генерализации. Она задана темой «опоздания». Потребует отдельной переработки.
Да, я отметил это.
Но, зато бы очень точно конкретизировал его антиресурсные ощущения. Начиная с давнего страха смерти матери.
Хорошо.
Этот опыт надо подвергать всесторонней переработки, до тех пор, пока тишина в уединенности не будет переносится нормально.
Вот тут для меня возникли сложности.
Дело в том, что человек, с его слов, очень хорошо переносит одиночество, он его уважает и ценит. Большую часть жизни он находится наедине с собой/один.
Либо это хорошо переработанный им самим опыт, либо... я даже не знаю.
А это уже дальнейшая генерализация исходного опыта. Это совершенно новая идея. По которой ОН ДОЛЖЕН ОСТАТЬСЯ ОДИН. Во что бы то ни стало. Это явное убеждение/ антиресурсная вера. Только она не сказана его субъекта словами.
Может вот отсюда идет это "одиночество" по жизни?
Итак: первичная антиресурсная вера: страх, что ночью кто-то близкий умрёт.
Я немного коснулся при разговоре темы - смерть. И он выдал целую серию(вполне находясь) в ресурсе воспоминаний до определенного возраста:
1) Был главным/единственным свидетелем двойного убийства - на его глазах это произошло. (Здесь он вспоминал ее диссоциировано)
2) На его глазах человек спрыгнул/упал с высокого этажа (зимой) - опять недалеко от него - он видел, как он умирает.
3) Утопленника вытаскивали из воды.
4) Сам тонул
5) Когда ему был год - врачи сказали, что не выживет и вызвали даже его отца из армии/коммандировки.
6) Лежал при смерти(13-14 лет) (мать спасла ему жизнь)
Только, следует проверить, в чего/ в какое содержание в нынешней жизни субъекта эволюционировал страх ночной смерти матери.
Понял
Вот тут для меня возникли сложности.
Дело в том, что человек, с его слов, очень хорошо переносит одиночество, он его уважает и ценит. Большую часть жизни он находится наедине с собой/один.
Либо это хорошо переработанный им самим опыт, либо... я даже не знаю.
А это уже дальнейшая генерализация исходного опыта. Это совершенно новая идея. По которой ОН ДОЛЖЕН ОСТАТЬСЯ ОДИН. Во что бы то ни стало. Это явное убеждение/ антиресурсная вера. Только она не сказана его субъекта словами.
Может вот отсюда идет это "одиночество" по жизни?
Итак: первичная антиресурсная вера: страх, что ночью кто-то близкий умрёт.
Я немного коснулся при разговоре темы - смерть. И он выдал целую серию(вполне находясь) в ресурсе воспоминаний до определенного возраста:
1) Был главным/единственным свидетелем двойного убийства - на его глазах это произошло. (Здесь он вспоминал ее диссоциировано)
2) На его глазах человек спрыгнул/упал с высокого этажа (зимой) - опять недалеко от него - он видел, как он умирает.
3) Утопленника вытаскивали из воды.
4) Сам тонул
5) Когда ему был год - врачи сказали, что не выживет и вызвали даже его отца из армии/коммандировки.
6) Лежал при смерти(13-14 лет) (мать спасла ему жизнь)
Только, следует проверить, в чего/ в какое содержание в нынешней жизни субъекта эволюционировал страх ночной смерти матери.
Понял
</>
Re: Метамоделирование эквивалентности. Где какие ощуще
bavi в посте Metapractice (оригинал в ЖЖ)
Какие внутренние ощущения он при этом имеет?
От горла вниз до пупка (чуть выше), внутри ближе к эээ лицевой поверхности тела столб с расширением типа колба к низу + дыхание (сдавлиание от горла вниз до легких, что аж "тяжело дышать")
Где в теле он чувствует пустоту? Одиночество? Покинутость? Тревогу? Это разные ощущения? Где каждое их них локализовано?
Пустоту, одиночество он описывает как искажение внешнего восприятия - предметы/обстановка остается, но смазывается и появляется "кокон" снаружи.
Все это сопровождается тем, что я описал вверху.
Выделить различия пока не смог, но он говорит, что идет "разворачивание" ощущения сверху вниз при одновременном усилении интенсивности и внешнем искажении, после этого он уже ничего не может делать, ничем отвлечься. (Не знаю, правильно ли я сделал, но я предложил ему в этот момент делать EMDR)
Эти описания (пустота/одиночество/покинутость, а затем тревога) ощущений сцеплены у него в одно пока не различимое целое.
От горла вниз до пупка (чуть выше), внутри ближе к эээ лицевой поверхности тела столб с расширением типа колба к низу + дыхание (сдавлиание от горла вниз до легких, что аж "тяжело дышать")
Где в теле он чувствует пустоту? Одиночество? Покинутость? Тревогу? Это разные ощущения? Где каждое их них локализовано?
Пустоту, одиночество он описывает как искажение внешнего восприятия - предметы/обстановка остается, но смазывается и появляется "кокон" снаружи.
Все это сопровождается тем, что я описал вверху.
Выделить различия пока не смог, но он говорит, что идет "разворачивание" ощущения сверху вниз при одновременном усилении интенсивности и внешнем искажении, после этого он уже ничего не может делать, ничем отвлечься. (Не знаю, правильно ли я сделал, но я предложил ему в этот момент делать EMDR)
Эти описания (пустота/одиночество/покинутость, а затем тревога) ощущений сцеплены у него в одно пока не различимое целое.
Дочитали до конца.