Показаны записи 34401 - 34410 из 56300
Внимание – странная вещь. Мы никогда не смотрим без призмы слов, объяснений и предубеждений, мы никогда не слушаем без суждения, сравнения и воспоминания. Сам факт, присвоения названия цветку или птице является отвлечением. Ум никогда не спокоен, чтобы смотреть, слушать. В тот момент, когда он смотрит, он отключен в его беспокойных блужданиях, в самом акте слушания присутствует интерпретация, воспоминание, удовольствие, а внимание отсутствует.
Ум может быть поглощен вещью, которую видит, или тем, что слушает, как ребенок игрушкой, но это не внимание. Не является вниманием концентрация, так как концентрация – это способ исключения и сопротивления. Внимание есть только тогда, когда ум не поглощен внутренней или внешней идеей или объектом. Внимание – это полное добро.
Ум может быть поглощен вещью, которую видит, или тем, что слушает, как ребенок игрушкой, но это не внимание. Не является вниманием концентрация, так как концентрация – это способ исключения и сопротивления. Внимание есть только тогда, когда ум не поглощен внутренней или внешней идеей или объектом. Внимание – это полное добро.
«Тогда, что я должен сделать? Я могу освободиться от этого страдания?»
Конечно, вы можете, но это совершенно другое дело. Вы осознаете, что обладаете, но вы когда-либо осознаете момент, когда ум не обладает, не обладаем? Мы обладаем, потому что в нас самих мы ничто, а в обладании мы чувствуем, что кем-то стали. Когда мы называем себя американцами, немцами, русскими, индусами или кем угодно, ярлык придает нам ощущение важности, потому-то мы и защищаем его с мечом и хитрым умом. Мы ничто, кроме того, чем мы обладаем: ярлыком, счетом в банке, идеологией, человеком, – и это отождествление порождает вражду и бесконечную борьбу.
«Мне все это достаточно хорошо известно, но вы сказали кое-что, что задело струнку в моей душе. Я когда-либо осознаю момент, когда ум не обладает, не обладаем? Не думаю, что я осознаю».
Ум может прекратить обладать или быть обладаемым, обладать прошлым и быть обладаемым будущим? Может он быть свободен как от влияние пережитого, так и побуждения пережить?
«Это когда-либо возможно?»
Вам придется выяснить, вам придется полностью осознать пути вашего собственного ума. Вы знаете истину об обладании, о печали из-за него и удовольствии, но вы остановились там и пробуете преодолеть одно другим. Вы не знаете момента, когда ум не обладает, не обладаем, когда он полностью свободен от того, что было, и от желания стать. Исследовать это и самому обнаружить суть этой свободы – вот фактор освобождения, а не желание быть свободным.
«Я способен на такое трудное исследование и обнаружение? В некотором роде, да. Я был хитер и целеустремлен в обладании, с той же самой энергией я могу теперь начинать исследовать свободу ума. Я хотел бы возвратиться, если можно, после того, как я поэкспериментирую с этим».
Конечно, вы можете, но это совершенно другое дело. Вы осознаете, что обладаете, но вы когда-либо осознаете момент, когда ум не обладает, не обладаем? Мы обладаем, потому что в нас самих мы ничто, а в обладании мы чувствуем, что кем-то стали. Когда мы называем себя американцами, немцами, русскими, индусами или кем угодно, ярлык придает нам ощущение важности, потому-то мы и защищаем его с мечом и хитрым умом. Мы ничто, кроме того, чем мы обладаем: ярлыком, счетом в банке, идеологией, человеком, – и это отождествление порождает вражду и бесконечную борьбу.
«Мне все это достаточно хорошо известно, но вы сказали кое-что, что задело струнку в моей душе. Я когда-либо осознаю момент, когда ум не обладает, не обладаем? Не думаю, что я осознаю».
Ум может прекратить обладать или быть обладаемым, обладать прошлым и быть обладаемым будущим? Может он быть свободен как от влияние пережитого, так и побуждения пережить?
«Это когда-либо возможно?»
Вам придется выяснить, вам придется полностью осознать пути вашего собственного ума. Вы знаете истину об обладании, о печали из-за него и удовольствии, но вы остановились там и пробуете преодолеть одно другим. Вы не знаете момента, когда ум не обладает, не обладаем, когда он полностью свободен от того, что было, и от желания стать. Исследовать это и самому обнаружить суть этой свободы – вот фактор освобождения, а не желание быть свободным.
«Я способен на такое трудное исследование и обнаружение? В некотором роде, да. Я был хитер и целеустремлен в обладании, с той же самой энергией я могу теперь начинать исследовать свободу ума. Я хотел бы возвратиться, если можно, после того, как я поэкспериментирую с этим».
"фиксировать в градациях:норма-слева/справа больше/равные, выше-слева/справа больше/равные, ниже-слева/справа больше/равные"
Не понимаю, поясните, плз
Не понимаю, поясните, плз
«Сэр, то, что вы говорите, совершенно истинно, – сказал доктор. – Если мне надо обнаружить новый факт или прочувствовать истинность чего-либо, мой ум не может быть загроможден тем, что было. Я вижу, насколько необходимо, чтобы ум отложил в сторону все, что он узнал или испытал. Но принимая во внимание природу ума, действительно ли такое возможно?»
«Если не должно быть никакого внутреннего требования, – сказал адвокат, размышляя вслух, – тогда я не должен желать вырваться из моего нынешнего мелочного состояния или думать о неком другом состоянии, которое может только быть результатом того, что было, проецированием того, что я уже знаю. Но разве это почти не невозможно?»
Я так не думаю. Если я хочу понять вас, естественно, я не могу иметь никаких предубеждений или умозаключений о вас.
«Это так».
Если для меня самое важное состоит в том, чтобы понять вас, тогда само это чувство крайней необходимости отвергает все мои предубеждения и мнения относительно вас, не так ли?
«Не может, конечно, быть никакого диагноза до окончания обследования пациента, – сказал доктор. – Но действительно ли такой подход возможен в области человеческого переживания, где так много личного интереса?»
Если есть интенсивность для того, чтобы понять факт, правду, то возможно все. И все становится помехой, если эта интенсивность отсутствует. Так понятней, не так ли?
«Да, по крайней мере на словах, – ответил художник. – Возможно я постепенно втянусь в это больше, по ходу нашего разговора».
Мы пробуем выяснить, существует ли или нет постоянное состояние, не то, что нам хотелось бы, а реальный факт, суть дела. Все вокруг нас, внутри нас, также как и снаружи – наши отношения, наши мысли, наши чувства – непостоянно, в постоянном состоянии потока. Осознавая это, ум жаждет постоянства, бесконечного состояние мира, любви, совершенства, безопасности, которое ни время, ни события не смогут уничтожить. Поэтому он создает душу, Атман и видения постоянного рая. Но это постоянство рождено непостоянством, и потому-то оно имеет внутри себя семена непостоянного. Есть только один факт: непостоянство.
«Если не должно быть никакого внутреннего требования, – сказал адвокат, размышляя вслух, – тогда я не должен желать вырваться из моего нынешнего мелочного состояния или думать о неком другом состоянии, которое может только быть результатом того, что было, проецированием того, что я уже знаю. Но разве это почти не невозможно?»
Я так не думаю. Если я хочу понять вас, естественно, я не могу иметь никаких предубеждений или умозаключений о вас.
«Это так».
Если для меня самое важное состоит в том, чтобы понять вас, тогда само это чувство крайней необходимости отвергает все мои предубеждения и мнения относительно вас, не так ли?
«Не может, конечно, быть никакого диагноза до окончания обследования пациента, – сказал доктор. – Но действительно ли такой подход возможен в области человеческого переживания, где так много личного интереса?»
Если есть интенсивность для того, чтобы понять факт, правду, то возможно все. И все становится помехой, если эта интенсивность отсутствует. Так понятней, не так ли?
«Да, по крайней мере на словах, – ответил художник. – Возможно я постепенно втянусь в это больше, по ходу нашего разговора».
Мы пробуем выяснить, существует ли или нет постоянное состояние, не то, что нам хотелось бы, а реальный факт, суть дела. Все вокруг нас, внутри нас, также как и снаружи – наши отношения, наши мысли, наши чувства – непостоянно, в постоянном состоянии потока. Осознавая это, ум жаждет постоянства, бесконечного состояние мира, любви, совершенства, безопасности, которое ни время, ни события не смогут уничтожить. Поэтому он создает душу, Атман и видения постоянного рая. Но это постоянство рождено непостоянством, и потому-то оно имеет внутри себя семена непостоянного. Есть только один факт: непостоянство.
«Вы, художники, – сказал доктор, – считаете, что отделены от остальной части нас. Вы выше других людей, имеете особый дар со особыми привилегиями. Вы, как предполагается, видите больше, чувствуете больше, живете более насыщенно. Но я не думаю, что вы так уж очень отличаетесь от инженера или адвоката, или доктора, которые тоже могут жить ярко. Я имел обыкновение страдать вместе с моими пациентами, я любил их, я знал, через что они проходили, их страхи, их надежды и отчаяние. Я так сильно чувствовал их, как вы могли бы чувствовать облако, цветок, листок, унесенный ветром, или человеческое лицо.
Интенсивность вашего чувства не отличается от моей или от интенсивности чувства нашего друга здесь. Имеет значение именно интенсивность чувства, а не то, по отношению к чему кто-то имеет его. Художнику приятно считать, что его особое выражение этого – кое-что далеко превосходящее, более близкое к божественному, и я знаю, что мир замирает, затаив дыхание, когда произносят слово «художник».
Но вы такой же человек, как и остальные, и наша интенсивность такая же живая, глубокая, дрожащая, как и ваша. Я не умаляю явление художника, и при этом не завидую ему, я просто говорю, что интенсивность чувства – это важная вещь. Конечно, ее можно направлять в неправильное русло, а затем в результате рождается хаос и переживания и за себя и за других, особенно если волей судьбы оказываешься во власти. Дело вот в чем. Вы и я жаждете одного и того же: вы в желании вновь пережить то, что называете красотой и необъятностью жизни, а я в желании снова любить».
...
«И я также ищу этого, желаю прорваться через посредственность моей жизни, – добавил адвокат. – Эта боль, которую я испытываю, похожа на вашу. Я, может быть, не способен выразить это словами или на холсте, но оно столь же интенсивно, как цвет, который вы видите на том цветке. Я также страстно тоскую по чему-то бесконечно большему, чем все это, чему-то, что принесет умиротворение и полноту».
«Хорошо, я уступаю. Вы оба правы, – согласился художник. – Тщеславие – что-то более сильное, чем благоразумие. Мы все тщеславны по-своему, по-особенному, и как больно признавать это! Безусловно, мы находимся в одной лодке, как вы говорите. Все мы хотим что-то вне наших мелочных „я“, но мелочность подползает к нам и сокрушает нас».
А теперь, какова проблема, которую мы хотим обсудить? Это ясно всем из нас?
«Я так думаю, что да, – ответил доктор. – Мне хотелось бы выразить таким образом: есть ли постоянное состояние любви, творческого потенциала, избавление от печали навечно? Мы бы все согласились с такой постановкой вопроса, верно?»
Остальные кивнули в знак согласия.
«Есть ли состояние любви или творческого умиротворения, – продолжал доктор, – которое, однажды достигнутое, никогда не будет вырождаться, никогда не потеряется?»
«Да, вопрос в этом, – согласился художник. – Существует ли необычайная радостная приподнятость духа, которая приходит неожиданно и выветривается подобно аромату. Может ли остаться интенсивность, не вызывая пустоты? Существует ли состояние вдохновения, которое не отступает перед временем и настроением?»
...
Интенсивность вашего чувства не отличается от моей или от интенсивности чувства нашего друга здесь. Имеет значение именно интенсивность чувства, а не то, по отношению к чему кто-то имеет его. Художнику приятно считать, что его особое выражение этого – кое-что далеко превосходящее, более близкое к божественному, и я знаю, что мир замирает, затаив дыхание, когда произносят слово «художник».
Но вы такой же человек, как и остальные, и наша интенсивность такая же живая, глубокая, дрожащая, как и ваша. Я не умаляю явление художника, и при этом не завидую ему, я просто говорю, что интенсивность чувства – это важная вещь. Конечно, ее можно направлять в неправильное русло, а затем в результате рождается хаос и переживания и за себя и за других, особенно если волей судьбы оказываешься во власти. Дело вот в чем. Вы и я жаждете одного и того же: вы в желании вновь пережить то, что называете красотой и необъятностью жизни, а я в желании снова любить».
...
«И я также ищу этого, желаю прорваться через посредственность моей жизни, – добавил адвокат. – Эта боль, которую я испытываю, похожа на вашу. Я, может быть, не способен выразить это словами или на холсте, но оно столь же интенсивно, как цвет, который вы видите на том цветке. Я также страстно тоскую по чему-то бесконечно большему, чем все это, чему-то, что принесет умиротворение и полноту».
«Хорошо, я уступаю. Вы оба правы, – согласился художник. – Тщеславие – что-то более сильное, чем благоразумие. Мы все тщеславны по-своему, по-особенному, и как больно признавать это! Безусловно, мы находимся в одной лодке, как вы говорите. Все мы хотим что-то вне наших мелочных „я“, но мелочность подползает к нам и сокрушает нас».
А теперь, какова проблема, которую мы хотим обсудить? Это ясно всем из нас?
«Я так думаю, что да, – ответил доктор. – Мне хотелось бы выразить таким образом: есть ли постоянное состояние любви, творческого потенциала, избавление от печали навечно? Мы бы все согласились с такой постановкой вопроса, верно?»
Остальные кивнули в знак согласия.
«Есть ли состояние любви или творческого умиротворения, – продолжал доктор, – которое, однажды достигнутое, никогда не будет вырождаться, никогда не потеряется?»
«Да, вопрос в этом, – согласился художник. – Существует ли необычайная радостная приподнятость духа, которая приходит неожиданно и выветривается подобно аромату. Может ли остаться интенсивность, не вызывая пустоты? Существует ли состояние вдохновения, которое не отступает перед временем и настроением?»
...
</>
Может ли когда-либо политика быть одухотворенной?
metanymous в посте Metapractice (оригинал в ЖЖ)
За мостом виднеется море, синее и далекое. Вдоль изгибающегося берега лежат пески и простирающиеся пальмовые рощи. Городские люди приезжают сюда на машинах со своими хорошо одетыми детьми, которые радостно кричат, наслаждаясь свободой от тесных домов и голых улиц.
Рано утром, прямо перед тем, как солнце восходит, когда на земле много росы, а звезды все еще видны, это место очень красиво. Вы можете сидеть здесь один, а всюду вокруг вас мир насыщенной тишины. Море беспокойное и темное, разозленное луной, его волны накатываются с яростью и ревом. Но несмотря на тяжелый грохот моря все удивительно тихо. Нет ни малейшего ветра, и птицы все еще спят.
Ваш ум потерял свое побуждение блуждать по поверхности земли, двигаться среди старых, знакомых объектов местности, продолжать тихий монолог. Внезапно и неожиданно вся та огромная энергия сгущается, собирается, но не для того, чтобы расходовать себя в движении. Движение есть только в переживающем, который ищет, получает, теряет. Сгущение этой энергии, свободной от давлений и влияний желания, неважно, ослабленных или усиленных, создало полную внутреннюю тишину. Ваш ум полностью освещен, без какой-либо тени и не отбрасывая тень. Утренняя звезда очень яркая, устойчивая, постоянная и немигающая, в небе на востоке видно зарево. Ваш ум не передвинулся ни на йоту, он не парализован, но свет той внутренней тишины сам стал действием без слов и образов ума. Его свет не имеет центра, создателя тени, есть только свет.
Утренняя звезда исчезает, и вскоре золотая кайма показывается из-за бурной воды. По земле медленно поползли тени. Все пробуждается, и легкий ветерок подул с севера. Вы идете по тропинке, которая пролегает вдоль реки и присоединяется к главной дороге. В тот час на ней очень мало людей, один или двое вышли на утреннюю прогулку. Почти нет автомобилей, и все живое довольно тихо.
Дорога проходит через сонную деревню, где двое маленьких детей разговаривая и смеясь, не стесняясь прохожих, используют обочину как туалет. Автомобиль объезжает козу, лежащую на середине дороги. На некотором расстоянии от деревни вы проходите через ворота в ухоженный сад, где есть великолепные цветы и квадратный водоем с многочисленными лилиями в нем. Тени уже ярче, но трава все еще мокрая от росы.
Рано утром, прямо перед тем, как солнце восходит, когда на земле много росы, а звезды все еще видны, это место очень красиво. Вы можете сидеть здесь один, а всюду вокруг вас мир насыщенной тишины. Море беспокойное и темное, разозленное луной, его волны накатываются с яростью и ревом. Но несмотря на тяжелый грохот моря все удивительно тихо. Нет ни малейшего ветра, и птицы все еще спят.
Ваш ум потерял свое побуждение блуждать по поверхности земли, двигаться среди старых, знакомых объектов местности, продолжать тихий монолог. Внезапно и неожиданно вся та огромная энергия сгущается, собирается, но не для того, чтобы расходовать себя в движении. Движение есть только в переживающем, который ищет, получает, теряет. Сгущение этой энергии, свободной от давлений и влияний желания, неважно, ослабленных или усиленных, создало полную внутреннюю тишину. Ваш ум полностью освещен, без какой-либо тени и не отбрасывая тень. Утренняя звезда очень яркая, устойчивая, постоянная и немигающая, в небе на востоке видно зарево. Ваш ум не передвинулся ни на йоту, он не парализован, но свет той внутренней тишины сам стал действием без слов и образов ума. Его свет не имеет центра, создателя тени, есть только свет.
Утренняя звезда исчезает, и вскоре золотая кайма показывается из-за бурной воды. По земле медленно поползли тени. Все пробуждается, и легкий ветерок подул с севера. Вы идете по тропинке, которая пролегает вдоль реки и присоединяется к главной дороге. В тот час на ней очень мало людей, один или двое вышли на утреннюю прогулку. Почти нет автомобилей, и все живое довольно тихо.
Дорога проходит через сонную деревню, где двое маленьких детей разговаривая и смеясь, не стесняясь прохожих, используют обочину как туалет. Автомобиль объезжает козу, лежащую на середине дороги. На некотором расстоянии от деревни вы проходите через ворота в ухоженный сад, где есть великолепные цветы и квадратный водоем с многочисленными лилиями в нем. Тени уже ярче, но трава все еще мокрая от росы.
«Желание есть всегда, иногда неистово горящее, а иногда дремлющее, но готовое ворваться в жизнь. И проблема в том, что с ним делать? Когда желание дремлет, все мое существо довольно спокойно, но когда оно активно, я очень тревожен, я становлюсь беспокойным, лихорадочно активным, пока это специфическое желание не является удовлетворенным. Тогда я становлюсь относительно спокойным, пока желание не появляется снова и снова, возможно, с иным объектом. Оно похоже на воду под давлением, и как бы высоко вы ни построили дамбу, оно всегда просачивается через трещины, обходя вокруг или проливаясь через край. Я почти замучился, пытаясь быть выше желания, но в конце моих всевозможных усилий желание все еще есть, улыбаясь или хмурясь. Как мне освободиться от этого?»
Вы пробуете подавлять, возвысить желание? Вы хотите приручить его, одурманить, сделать его уважаемым? Не принимая во внимание книги, идеалы и гуру, что вы чувствуете по отношению к желанию? Каков ваш порыв? Что вы думаете?
«Желание естественно, не так ли, сэр?» – спросил тот, что пониже.
Что вы подразумеваете под естественным?
«Голод, секс, желание комфорта и надежности – все это желание, и это кажется таким по-здоровому нормальным и разумным. В конце концов, мы так устроены».
Если это нормально, тогда почему вы обеспокоены этим?
«Неприятность в том, что есть не только одно желание, а много противоречивых желаний, все из которых тянут в разных направлениях. Я внутри разрываюсь на части. Два или три доминируют, и они отвергают противоречивые желания поменьше. Но даже среди главных желаний существует противоречие. Именно это противоречие с его натянутыми и напряженными отношениями причиняет страдание».
И чтобы преодолеть это страдание, вам сказали, что вы должны контролировать, подавлять или возвышать желание. Это так? Если бы удовлетворение желания приносило только удовольствие и никакого страдания, вы бы весело продолжали с ним сосуществовать, не так ли?
...
«Я думаю так, – ответил более высокий. – Но, пожалуйста, немного помедленнее, сэр, и не перегружайте каждое предложение идеями».
Подобно пару, желание – это энергия, верно? И как пар может быть направлен, чтобы управлять любым видом машин, либо полезным, либо разрушительным, так и желание может быть рассеяно, или же оно может использоваться для понимания без наличия того, кто использует эту удивительную энергию. Если есть использующий ее, будь он один или много, индивидуум или коллектив (что является традицией), то начинаются неприятности. Тогда возникает замкнутый круг боли и удовольствия.
«Если ни индивидуум, ни коллектив не должен использовать ту энергию, то кто же должен использовать ее?»
Разве вы не задаете неправильный вопрос? Неправильный вопрос будет иметь неправильный ответ, но правильный ответ может открыть дверь к пониманию. Есть только энергия, нет никакого вопроса о том, кто будет использовать ее. Это не энергия, а использующий ее, кто поддерживает замешательство и противоречие боли и удовольствия. Использующий, как один и как многие, говорит: «Это правильно, а то неправильно, это хорошо, а то плохо», таким образом увековечивая конфликт дуальности. Он настоящий интриган, творец печали. Может ли использующий ту энергию, называемую желанием, прекратить быть? Может наблюдатель не быть действующим, отдельной сущностью, воплощающей ту или иную традицию, а быть самой той энергией?
«Разве это не очень трудно?»
«Что вы подразумеваете под пониманием?»
Не является ли понимание состоянием ума, в котором знание, воспоминание или узнавание не в тот момент функционирует? Чтобы понимать, ум должен быть спокойным, действия знания должны быть в повиновении. Это спокойствие ума наступает спонтанно, когда учителя или родитель действительно хотят понять ребенка. Когда есть намерение понять, появляется внимание без отвлечения желания следить. Тогда ум не дисциплинирован, не контролируется, не натянут, и его не заставляют умолкать. Его спокойствие естественное, когда есть намерение понять. Никакое усилие, никакой конфликт не вовлечено в понимание. С пониманием полного значения искания возникает состояние поиска. Это нельзя искать и найти.
Не является ли понимание состоянием ума, в котором знание, воспоминание или узнавание не в тот момент функционирует? Чтобы понимать, ум должен быть спокойным, действия знания должны быть в повиновении. Это спокойствие ума наступает спонтанно, когда учителя или родитель действительно хотят понять ребенка. Когда есть намерение понять, появляется внимание без отвлечения желания следить. Тогда ум не дисциплинирован, не контролируется, не натянут, и его не заставляют умолкать. Его спокойствие естественное, когда есть намерение понять. Никакое усилие, никакой конфликт не вовлечено в понимание. С пониманием полного значения искания возникает состояние поиска. Это нельзя искать и найти.
</>
Re: Путешествие по морю, не отмеченному на карте
metanymous в посте Metapractice (оригинал в ЖЖ)
«О боже, вы лишаете меня всего: моего тщеславия, моего желания быть знаменитым, даже моего побуждения довести до дела некоторые заслуживающие внимания идеи. Что я буду делать, когда все это исчезнет?»
Ваш вопрос указывает на то, что ничто не исчезло, не так ли? Никто не сможет отнять у вас внутренне то, от чего вы не хотите отказаться. Вы продолжите дальше ваш путь к известности, который является путем печали, расстройства, страха.
«Иногда я и вправду хочу бросить все это гнилое дело, но тяга велика, – его тон стал беспокойным и искренним. – Что мешает мне идти тем путем?»
Вы задаете этот вопрос серьезно?
«Я думаю, да. Скорбь, предполагаю?»
Является ли скорбь способом понимания? Или скорбь существует, потому что нет понимания? Если бы вы исследовали в целом побуждение стать кем-то и способ его удовлетворения не только разумом, но и глубже, тогда возникнет рассудительность, понимание и уничтожит корень скорби. Но скорбь не привносит понимание.
«Как это, сэр?»
Скорбь – это результат удара, это временная встряска ума, который успокоился, который принял рутину жизни. Что-то случается: смерть, потеря работы, сомнение в лелеемой вере, – и ум встревожен. Но что потревоженный ум делает? Он находит способ снова быть безмятежным, находит убежище в другой вере, в более надежной работе, в новых взаимоотношениях. И снова волна жизни накрывает и разрушает все, что спасало, но ум вскоре находит еще одну защиту, и так продолжается. Это не способ рассудительности, верно?
«Тогда что есть способ рассудительности?»
Ваш вопрос указывает на то, что ничто не исчезло, не так ли? Никто не сможет отнять у вас внутренне то, от чего вы не хотите отказаться. Вы продолжите дальше ваш путь к известности, который является путем печали, расстройства, страха.
«Иногда я и вправду хочу бросить все это гнилое дело, но тяга велика, – его тон стал беспокойным и искренним. – Что мешает мне идти тем путем?»
Вы задаете этот вопрос серьезно?
«Я думаю, да. Скорбь, предполагаю?»
Является ли скорбь способом понимания? Или скорбь существует, потому что нет понимания? Если бы вы исследовали в целом побуждение стать кем-то и способ его удовлетворения не только разумом, но и глубже, тогда возникнет рассудительность, понимание и уничтожит корень скорби. Но скорбь не привносит понимание.
«Как это, сэр?»
Скорбь – это результат удара, это временная встряска ума, который успокоился, который принял рутину жизни. Что-то случается: смерть, потеря работы, сомнение в лелеемой вере, – и ум встревожен. Но что потревоженный ум делает? Он находит способ снова быть безмятежным, находит убежище в другой вере, в более надежной работе, в новых взаимоотношениях. И снова волна жизни накрывает и разрушает все, что спасало, но ум вскоре находит еще одну защиту, и так продолжается. Это не способ рассудительности, верно?
«Тогда что есть способ рассудительности?»
Солнце только что село за деревьями и облаками, и золотое сияние проникало через окно большой комнаты, которая была заполнена людьми, слушающими музыку восьмиструнного инструмента в сопровождении маленького барабана. Почти каждый в аудитории слушал музыку в полном отрешении от действительности, особенно девушка в ярком платье, которая сидела подобно статуе, а ее рука, поддерживая такт, мягко выстукивала ритм по бедру. Это было единственное движение, которое она делала. С поднятой головой и взглядом, не отрывавшимся от человека с инструментом, она забыла обо всем. Другие слушатели покачивали в такт руками или головами. Они были все в экстазе, и мир с войнами, политиками, заботами прекратил существовать.
Снаружи свет постепенно блек, и цветы, которые сияли яркими красками только несколько минут назад, исчезли в сгущающейся темноте. Птицы умолкли, и лишь одна сова начала кричать. Кто-то громко говорил в доме напротив. Сквозь деревья было видно одну или две звезды, и ящерица на белой стене сада была едва заметна, когда она украдкой ползла к какому-то насекомому.
Музыка пленила аудиторию. Это была чистая и тонкая музыка, с большой глубиной красоты и чувства. Внезапно струнный инструмент остановился, и заиграл небольшой барабан. Он звучал с ясностью и точностью, что было по-настоящему восхитительно. Руки казались удивительно мягкими и быстрыми, когда ударяли по сторонам маленького барабана, чей звук рассказывал больше, чем бурная болтовня людей. Тот барабан, если попросить, мог бы посылать страстные сообщения с задором и выразительностью, но сейчас он спокойно повествовал о многих вещах, и ум качался на волнах его звучания.
Когда ум находится в полете открытия, воображение является опасным. Воображению нет места в понимании, оно уничтожает понимание так же уверенно, как и предположение. Предположение и воображение – это враги внимания. Но ум осознавал это, и поэтому не было полета, из которого его надо было отзывать. Ум был совершенно спокоен, и все же как быстр он был! Он передвигался на край земли и снова возвращался, даже до того, как начинал свое путешествие. Он был быстрее самого быстрого, и все же мог быть медленным, таким медленным, что никакая деталь не ускользала от него.
Музыка, аудитория, ящерица были лишь кратким движением в его пределах. Он был совершенно спокоен, и оттого, что он был спокоен, он был уединенным. Его спокойствие не было спокойствием смерти, и при этом оно не было выдуманным мыслью, вынужденным и порожденным тщеславием человека. Это было движением вне человеческой меры, движением, которое не имело времени, которое не имело никакого прихода и ухода, но которое было спокойным из-за непознанных глубин творения.
Снаружи свет постепенно блек, и цветы, которые сияли яркими красками только несколько минут назад, исчезли в сгущающейся темноте. Птицы умолкли, и лишь одна сова начала кричать. Кто-то громко говорил в доме напротив. Сквозь деревья было видно одну или две звезды, и ящерица на белой стене сада была едва заметна, когда она украдкой ползла к какому-то насекомому.
Музыка пленила аудиторию. Это была чистая и тонкая музыка, с большой глубиной красоты и чувства. Внезапно струнный инструмент остановился, и заиграл небольшой барабан. Он звучал с ясностью и точностью, что было по-настоящему восхитительно. Руки казались удивительно мягкими и быстрыми, когда ударяли по сторонам маленького барабана, чей звук рассказывал больше, чем бурная болтовня людей. Тот барабан, если попросить, мог бы посылать страстные сообщения с задором и выразительностью, но сейчас он спокойно повествовал о многих вещах, и ум качался на волнах его звучания.
Когда ум находится в полете открытия, воображение является опасным. Воображению нет места в понимании, оно уничтожает понимание так же уверенно, как и предположение. Предположение и воображение – это враги внимания. Но ум осознавал это, и поэтому не было полета, из которого его надо было отзывать. Ум был совершенно спокоен, и все же как быстр он был! Он передвигался на край земли и снова возвращался, даже до того, как начинал свое путешествие. Он был быстрее самого быстрого, и все же мог быть медленным, таким медленным, что никакая деталь не ускользала от него.
Музыка, аудитория, ящерица были лишь кратким движением в его пределах. Он был совершенно спокоен, и оттого, что он был спокоен, он был уединенным. Его спокойствие не было спокойствием смерти, и при этом оно не было выдуманным мыслью, вынужденным и порожденным тщеславием человека. Это было движением вне человеческой меры, движением, которое не имело времени, которое не имело никакого прихода и ухода, но которое было спокойным из-за непознанных глубин творения.
Дочитали до конца.