Следует упомянуть, что помимо страданий алкоголизма эти люди имели и другие диагнозы -- главным образом "шизофрения". Некоторые из них были членами АА. Боюсь, я ничем не смог им помочь.
Постановка задачи
Обычно полагают, что "причины" алкоголизма следует искать в трезвой жизни алкоголика. В своих трезвых проявлениях алкоголики обычно описываются как "незрелые", "фиксированные на матери", "оральные", "гомосексуальные", "пассивно-агрессивные", "боящиеся успеха", "сверхчувствительные", "гордые", "дружелюбные" либо просто "слабые". Однако обычно никто не интересуется логическими следствиями этих представлений:
(1) Если трезвая жизнь алкоголика так или иначе подталкивает его к опьянению, не следует ожидать, что некая процедура, укрепляющая манеру его жизни в трезвом состоянии, сможет уменьшить либо взять под контроль его алкоголизм.
(2) Если манера его трезвой жизни подталкивает его к выпивке, то в этой манере должна быть заключена ошибка (патология), и опьянение должно дать некоторую по крайней мере субъективную коррекцию этой ошибки. Другими словами, по сравнению с "ошибочной" трезвостью, опьянение должно быть в некотором смысле "истинным". Избитая фраза
in vino veritas ["истина в вине" --
лат.] может содержать истину более глубокую, чем обычно полагают.
(3) Существует альтернативная гипотеза: в трезвом состоянии алкоголик некоторым образом более "нормален", чем окружающие, и эта ситуация для него непереносима. Я слышал доводы алкоголиков в пользу этой гипотезы, но проигнорирую ее в этой статье. Думаю, Бернард Смит, официальный представитель АА, но сам не алкоголик, был близок к этой мысли, когда сказал: "Член АА никогда не был порабощен алкоголем. Алкоголь просто служил убежищем от порабощения личности ложными идеалами материалистического общества" (
Alcoholics..., 1957). Однако я думаю, что здесь дело не в восстании против "безумных" идеалов окружающих, а в спасении от своих собственных безумных исходных предпосылок, постоянно подкрепляемых окружающими. Тем не менее возможно, что по сравнению с нормальным человеком алкоголик более уязвим или более чувствителен к тому факту, что его безумные (однако общепринятые) постулаты заводят в тупик.
(4) Таким образом, предлагаемая теория алкоголизма предполагает такое
взаимодополнение (converse matching) трезвости и опьянения, что второе можно рассматривать как подходящую субъективную коррекцию первой.
(5) Конечно, во многих случаях люди используют алкоголь (вплоть до крайней степени опьянения) как анестезию от обычного горя, обиды или физической боли. Кто-то может утверждать, что "обезболивающее" действие алкоголя обеспечивает взаимодополнение трезвости и опьянения, достаточное для наших теоретических целей. Я, однако, исключаю эти случаи из рассмотрения как не имеющие отношения к проблеме рецидивного (или аддиктивного) алкоголизма, даже несмотря на тот несомненный факт, что "горе", "обида" и "фрустрация" повсеместно используются зависимыми алкоголиками как оправдание для выпивки.
Таким образом, мне потребуется более специфическое проявление взаимодополнения трезвости и опьянения, чем простая анестезия.
Трезвость
Друзья и близкие алкоголика обычно уговаривают его "быть сильным" и "бороться с искушением". Не вполне ясно, что они имеют в виду, однако важно, что сам алкоголик, пока он трезв, обычно соглашается с их взглядом на свою "проблему". Он верит, что мог бы (или ему по крайней мере следовало бы) быть "капитаном своей души" [1]. Однако для алкоголизма характерно, что после "той первой рюмки" мотивация к трезвости обращается в ноль. Обычно такая ситуация описывается как открытая борьба между
"Я" и "зеленым змием". Скрыто же алкоголик может планировать или даже тайно делать запасы для очередной попойки, однако в условиях клиники практически невозможно заставить трезвого алкоголика планировать очередную попойку открыто. Похоже, что быть "капитаном своей души" у него не получается, поскольку он не может открыто желать или приказывать себе напиться. "Капитан" может приказывать только быть трезвым, однако его приказы не выполняются.
Билл У., соучредитель АА и сам алкоголик, отсекает весь этот миф о "борьбе" в самом первом из знаменитых "Двенадцати шагов АА". Первый шаг требует, чтобы алкоголик признал, что он бессилен против алкоголя. Этот шаг обычно рассматривается как
"признание поражения", и многие алкоголики либо неспособны сделать его, либо способны только в течение короткого периода угрызений совести, следующих за попойкой. АА не считает такие случаи перспективными, эти алкоголики еще не "достигли дна", их отчаяние недостаточно сильно, и после более или менее короткого периода иллюзорной трезвости они снова будут пытаться "преодолеть искушение" при помощи "самоконтроля". Такой алкоголик не может или не хочет согласиться, что будь он хоть пьяным, хоть трезвым, вся его личность есть личность алкоголическая, неспособная противостоять алкоголизму. Как написано в брошюре АА: "Попытка использовать силу воли подобна попытке поднять себя за шнурки ботинок". Вот два первых шага АА:
1. Мы признаём, что бессильны против алкоголя, что наши жизни стали неуправляемыми.
2. Мы пришли к убеждению, что только Сила, большая, чем мы сами, способна избавить нас от безумия (Alcoholics..., 1939).
В сочетании этих двух шагов подразумевается необыкновенная и, я полагаю, правильная мысль: переживание поражения не только помогает убедить алкоголика в необходимости перемен, но также служит первым шагом к этим переменам. Быть побежденным бутылкой и осознать это -- первый "духовный опыт". Миф о власти над самим собой разрушается демонстрацией превосходящей силы.
Вкратце, я буду доказывать далее, что "трезвость" алкоголика характеризуется особенно пагубным вариантом картезианского дуализма (разделением между разумом и материей), или же, как в данном случае, разделением между сознательной волей
("Я") и всей остальной личностью. Билл У. сделал гениальный ход, на первом же шаге сломав структуру этого дуализма.
С философской точки зрения, этот первый шаг -- вовсе не капитуляция, это просто изменение эпистемологии, изменение того способа, которым создается представление о месте личности в мире. Существенно, что эта перемена -- переход от неправильной к более правильной эпистемологии.
Эпистемология и онтология
Философы выделили и описали два вида вопросов. Первый вид -- это вопросы того, каковы вещи, что есть личность и каков этот мир -- т.е. вопросы онтологии. Второй -- это вопросы того, каким образом мы что-либо знаем, или, более точно, каким образом мы узнаём, каков этот мир, и что мы за существа, что вообще можем знать нечто (или, возможно, ничего) о данном предмете. Это вопросы эпистемологии. Как на онтологические, так и на эпистемологические вопросы философы пытаются найти истинные ответы.
Но натуралист, наблюдающий человеческое поведение, задаст совершенно другие вопросы. Если он принадлежит к "культурным релятивистам" [2], то может согласиться с теми философами, которые допускают возможность "истинной" онтологии, но не станет спрашивать, "истинны" ли онтологические воззрения наблюдаемых им людей. Он станет ожидать, что их эпистемологические воззрения культурно детерминированы (и, возможно, весьма необычны), а также то, что их культура в целом имеет смысл с точки зрения их эпистемологии и онтологии.
Если, с другой стороны, ясно, что местная эпистемология
ошибочна, натуралист должен быть готов к тому, что культура как целое либо никогда не будет иметь "смысла", либо будет осмысленной только при наличии ограничений, которые могут быть разрушены контактом с другими культурами и новыми технологиями.
При естественнонаучном подходе к человеку онтологию и эпистемологию нельзя разделить. Его убеждения (обычно
бессознательные) о том, каков этот мир, определяют то, как он его видит и как в нем действует, а способы восприятия и действия будут определять его убеждения о природе этого мира. Таким образом, живой человек опутан сетью эпистемологических и онтологических предпосылок, которые, вне зависимости от их первоначальной истинности или ложности, отчасти становятся для него самоподтверждающимися (
Ruesch, Bateson, 1951).
Очень неудобно постоянно ссылаться одновременно и на "эпистемологию" и на "онтологию", но было бы неправильно полагать, что в естественнонаучном подходе к человеку их можно разделить. Создается впечатление, что не существует подходящего слова, выражающего сочетание этих двух концепций. Из имеющегося наиболее близки выражения "когнитивная структура" или "структура характера", но и они не способны передать, что здесь важна совокупность привычных предположений или предпосылок, в скрытом виде присутствующих в отношениях между человеком и окружающей средой, и что эти предпосылки могут быть как истинными, так и ложными. Поэтому в этой статье я буду использовать единый термин "эпистемология" для обозначения обоих аспектов сети предпосылок, управляющих адаптацией (или дезадаптацией) индивидуума к человеческому и физическому окружению. Как сказал бы Джордж Келли
(Kelly), это правила, согласно которым индивидуум "истолковывает" свой опыт.
Меня особенно интересуют две группы предпосылок: те, на которых построена западная концепция
"Я", и те, которые способны корректировать некоторые наиболее грубые ошибки, связанные с этой концепцией.
Эпистемология кибернетики
Ново и удивительно то, что ныне мы можем частично ответить на некоторые из этих вопросов. За прошедшие 25 лет был достигнут необычайный прогресс наших знаний о том, что такое окружающая среда, что такое организм и, особенно, что такое
разум. Этим прогрессом мы обязаны кибернетике, теории систем, теории информации и смежным с ними наукам.
Теперь мы знаем достаточно определенно, что древний вопрос, является ли разум имманентным или трансцендентным, может быть решен в пользу имманентности. Этот ответ более экономен в отношении объяснительных сущностей, нежели любой ответ, склоняющийся к трансцендентности, поэтому он имеет по меньшей мере негативную поддержку принципа "бритвы Оккама".
В позитивном же смысле мы можем теперь утверждать, что любой действующий ансамбль событий и объектов, имеющий достаточную сложность причинно-следственных цепей и нужные энергетические соотношения, может демонстрировать ментальные характеристики. Он будет
сравнивать, т.е. реагировать на
различие (в дополнение к влиянию обычных физических "причин" таких как толчок или сила). Он будет "обрабатывать информацию" и неизбежно самокорректироваться либо в направлении гомеостатического оптимума, либо в направлении максимизации некоторых переменных.
Элементарную единицу -- "бит" -- информации можно определить как небезразличное различие
(a difference that makes a difference). Такое различие, перемещающееся вдоль цепи и претерпевающее в ней последовательные трансформации, есть элементарная идея.
Теперь мы знаем -- и в данном контексте это наиболее существенно, -- что никакая часть такой внутренне интерактивной системы не может в одностороннем порядке управлять ни остальной системой, ни какой-либо ее частью. Ментальные характеристики присущи (имманентны) ансамблю
как целому.
Эта целостность очевидна даже в очень простых самокорректирующихся системах. В паровой машине, снабженной центробежным регулятором, само слово "регулятор" будет ошибкой в названии, если подразумевает, что эта часть системы способна управлять в одностороннем порядке. По сути, регулятор -- это чувствительный орган или преобразователь, получающий на свой вход трансформанту
различия между фактическими оборотами двигателя и некими идеальными (или предпочтительными) оборотами. Далее этот орган преобразует эти различия в изменения неких эфферентных (исходящих)
сигналов, направленных, например, системе подачи топлива или тормозам. Другими словами, поведение регулятора определяется поведением других частей системы, а также косвенно его собственным поведением в прошлом.
Целостный и ментальный характер системы наиболее ясно демонстрируется этим последним фактом, т.е. тем, что поведение регулятора (и, разумеется, любого другого участка причинно-следственной цепи) частично определяется его собственным предшествующим поведением. Носитель сообщения (т.е. последовательные трансформанты различий) должен обойти полный контур, и
время, требуемое для того, чтобы носитель сообщения вернулся в точку отправления, является базовой характеристикой системы в целом. Таким образом, поведение регулятора (или любой другой части контура) до некоторой степени определяется не только его непосредственным прошлым, но также и тем, что он делал в пределах интервала времени, необходимого сообщению для обхода контура. Следовательно, даже простейший кибернетический контур имеет нечто вроде характеристического времени
памяти.
Стабильность системы (т.е. будет ли она самокорректироваться, осциллировать, или же пойдет вразнос) зависит от соотношения функционального произведения всех трансформаций различия вдоль контура и этого характеристического времени. "Регулятор" не может управлять этими факторами. Даже человек, правящий социальной системой, связан теми же ограничениями. Им управляет информация, приходящая из системы, и он должен приспосабливать свои действия к ее временным характеристикам и к результатам своих прошлых действий.
Таким образом, ни в одной системе, обнаруживающей ментальные характеристики, никакая часть не может в одностороннем порядке управлять целым. Другими словами,
ментальные характеристики системы внутренне присущи (имманентны) системе в целом, а не какой-то ее части.
Важность этого вывода становится ясной, когда мы задаем вопрос: "Может ли компьютер думать?" или "Находится ли разум в мозгу?" Ответ на оба вопроса будет отрицательным, если только не касается некоторых частных ментальных характеристик, локализованных внутри компьютера или мозга. Компьютер способен к самокоррекции в отношении некоторых своих внутренних переменных. Например, он может иметь термодатчики или другие чувствительные органы, реагирующие на изменения его рабочей температуры, и реакция этих органов на возникающие изменения может влиять на работу вентилятора, который в свою очередь корректирует температуру. Следовательно, мы можем сказать, что система демонстрирует ментальные характеристики в отношении своей внутренней температуры. Но было бы неправильно сказать, что основная работа компьютера -- преобразование входных различий в выходные различия -- есть "ментальный процесс". Компьютер -- это только сегмент большего контура, всегда включающего человека и окружающую среду, из которой приходит информация и на которую воздействуют эфферентные сообщения от компьютера. Будет вполне законным приписать этой полной системе (ансамблю) ментальные характеристики. Она действует методом проб и ошибок и способна к творчеству.
Аналогично, можно было бы сказать, что "разум" внутренне присущ тем мозговым цепям, которые замыкаются внутри мозга. Либо что разум внутренне присущ цепям, которые замыкаются внутри системы "мозг
плюс тело". Либо, наконец, что разум внутренне присущ более широкой системе "человек
плюс окружающая среда".
В принципе, если мы хотим объяснить или понять ментальный аспект некоторого биологического события, необходимо принять во внимание систему, т.е. сеть
замкнутых контуров, внутри которых задано это биологическое событие. Но если мы хотим объяснить поведение человека или любого другого организма, эта "система", как правило,
не будет иметь тех же границ, что и его
"Я" (в том смысле, в каком этот термин обычно понимается).
Представим себе человека, рубящего дерево топором. Каждый новый удар топора отличается от предыдущего, поскольку корректируется в соответствии с формой заруба, оставленного на дереве предыдущим ударом. Этот самокорректирующийся (т.е. ментальный) процесс представлен полной системой «дерево => глаза => мозг => мышцы => топор => удар => дерево», и именно эта полная система характеризуется внутренне присущим разумом.
Более точно следует представлять систему так: [изменения в дереве] => [изменения на сетчатке глаза] =>[изменения в мозге] => [изменения в мышцах] => [изменения в движениях топора] => [изменения в дереве]. По контуру циркулируют трансформанты различий. Как говорилось выше, небезразличное различие -- это
идея или единица информации.
Но средний западный человек видит последовательность событий при рубке дерева
не так. Он говорит: "
Я срубил дерево", веря при этом, что существует поддающийся выделению фактор,
"Я", который совершил поддающееся выделению "целенаправленное" действие над поддающимся выделению объектом.
Можно, наверное, сказать, что "бильярдный шар
А ударил бильярдный шар
В и послал его в лузу"; в той же мере допустимо (если бы это было возможно) дать полное естественнонаучное описание событий в контуре, содержащем человека и дерево. Но обыденная манера речи, обращающаяся к личному местоимению, тем самым включает в свои высказывания
разум. Затем разум "заключается" внутри физических границ человека, а дерево овеществляется, чем достигается смесь ментализма и физикализма [3]. Наконец, и сам разум овеществляется, поскольку раз
"Я" действует на топор, который действует на дерево, то
"Я" тоже должно быть "вещественным". Синтаксический параллелизм между высказываниями "
Я ударил бильярдный шар" и "Шар ударил другой шар" может порождать только заблуждения.
Эта путаница немедленно становится очевидной, если спросить о границах и местоположении
"Я". Представим себе слепого человека с тростью. Где начинается
"Я" слепого человека? На кончике трости? В ручке трости? Где-то посередине? Эти вопросы бессмысленны, поскольку трость -- это проводник, по которому передаются трансформированные различия. Провести разграничительную линию
поперек этого проводника -- значит отрезать часть системного контура, определяющего движения слепого человека.
Его органы восприятия и нервные клетки -- это также преобразователи либо проводники информации и т.д. С системно-теоретической точки зрения метафора "импульса", движущегося вдоль по нервному волокну, только вводит в заблуждение. Правильнее было бы сказать, что движется различие, или трансформанта различия. Метафора "импульса" предполагает естественнонаучный тип мышления, который слишком легко порождает глупости вроде "психической энергии". Тот, кто говорит подобные глупости, не учитывает информационного содержания
состояния покоя. Состояние покоя нервного волокна так же
отличается от активного состояния, как активное состояние от состояния покоя. Следовательно, покой и активность имеют равное информационное значение. Сообщение, переносимое активным состоянием, может рассматриваться как значимое только тогда, когда сообщение, переносимое состоянием покоя, тоже достоверно.
Неправильно даже говорить о "сообщении, переносимом активным состоянием" и "сообщении, переносимом состоянием покоя". Следует всегда помнить, что информация -- это трансформанта различия, и лучше говорить, что носителем одного сообщения служит "активность, а не покой", а другого -- "покой, а не активность".
Подобные рассуждения применимы и к кающемуся алкоголику. Он не может просто выбрать "трезвость". В лучшем случае он мог бы выбрать только "трезвость, а не пьянство". Его мир остается поляризованным и всегда несет в себе обе альтернативы.
Совокупная самокорректирующаяся единица, которая обрабатывает информацию (или, как говорят, "думает", "действует" и "решает") -- это
система, чьи границы отнюдь не совпадают с границами тела либо тем, что в обиходе зовется
"Я" или "сознание". Важно отметить, что имеется
множество различий между думающей системой и
"Я", как оно понимается в обиходе.
(1) Система не является трансцендентной сущностью, которой обычно считается
"Я".
(2) Идеи внутренне присущи (имманентны) сети причинно-следственных цепей, служащих проводниками для трансформант различия. "Идеи" системы во всех случаях, как минимум, бинарны по своей структуре. Это не "импульсы", а информация.
(3) Эта сеть не ограничивается сознанием, но включает в себя контура всех
бессознательных мыслительных процессов -- вытесненных, относящихся к вегетативной нервной системе, невральных и гормональных.
(4) Эта сеть не ограничена поверхностью кожи, но включает все внешние контура, по которым может перемещаться информация. Она также включает те действенные различия, которые внутренне присущи "объектам" такой информации. Она включает каналы прохождения звука и света, по которым перемещаются трансформанты различий, исходно внутренне присущих вещам и другим людям -- а особенно
нашим собственным действиям.
Важно отметить, что основные догмы популярной эпистемологии (а я полагаю, что они ошибочны) взаимно усиливают друг друга. Например, если отвергнуть популярное предположение о трансцендентности
"Я", то ему на замену немедленно приходит предположение, что
"Я" внутренне присуще телу. Но эта альтернатива неприемлема, поскольку обширные участки мыслительной сети расположены вне тела. Так называемая проблема "тело/разум"
(body/mind) ошибочно сформулирована в терминах, приводящих к парадоксу: если предположить, что разум внутренне присущ телу, тогда он должен быть трансцендентным. Если же он трансцендентен, то тогда он должен быть имманентным и т.д. (см.
Collingwood, 1945).
Аналогично, если исключить
бессознательные процессы из
"Я" и назвать их "чуждыми эго", то эти процессы приобретают субъективную окраску "побуждений" или "сил", после чего это псевдодинамическое качество распространяется и на сознательное
"Я", якобы пытающееся сопротивляться "силам"
бессознательного. Тем самым,
"Я" само становится организованной совокупностью воображаемых "сил". Популярный взгляд, уравнивающий
"Я" (self) с сознанием, приводит к мнению, что идеи являются "силами". Манера говорить об "импульсах", движущихся по нервным волокнам, дополнительно поддерживает это заблуждение. Выбраться из этой путаницы совсем непросто.
Далее нам предстоит исследовать структуру поляризации психики алкоголика. Что и чему противопоставляется в эпистемологически ошибочном решении "Я буду бороться с бутылкой"?
Алкоголическая "гордость"
Алкоголики являются философами в том универсальном смысле, в каком все люди (а также все млекопитающие) управляются в высшей степени абстрактными принципами, которых они либо не осознают, либо же не отдают себе отчета в том, что принципы, управляющие их восприятием и действиями, являются философскими. Расхожее ошибочное название для таких принципов -- "чувства" (
Bateson, 1963).
Это ошибочное наименование естественным образом вытекает из англо-саксонской эпистемологической тенденции представлять как нечто материальное либо относить к телу все периферические для сознания ментальные феномены. Без сомнения, эта ошибка подкрепляется тем фактом, что осуществление и/или фрустрация этих принципов часто сопровождается ощущениями во внутренних органах и других участках тела. Тем не менее, я полагаю, что Паскаль был прав, когда сказал:
"Le coeur a ses raisons que la raison ne connaît point" -- "У сердца есть собственные
рассуждения, о которых рассудок не имеет никакого понятия".
Но читатель не должен ожидать от алкоголика связной картины. Когда скрытая эпистемология полна ошибок, ее следствия неизбежно либо самопротиворечивы, либо имеют весьма ограниченную сферу применимости. Из противоречивого набора аксиом нельзя вывести последовательный корпус теорем. В подобных случаях попытка быть последовательным ведет либо к чрезвычайному возрастанию сложности, что характерно для психоаналитической теории и христианской теологии, либо к чрезвычайно узкой точке зрения, что характерно для современного бихевиоризма.
Я продолжу исследование типичной для алкоголиков "гордости", чтобы показать, каким образом этот принцип их поведения вытекает из странной дуалистической эпистемологии, характерной для западной цивилизации.
Удобный способ описания таких принципов, как "гордость", "зависимость", "фатализм" и т.д., состоит в таком взгляде на этот принцип, словно он является результатом вторичного обучения
(deutero-learning), с последующим вопросом, какой контекст обучения был бы способен внушить этот принцип [4].
(1) Ясно, что принцип жизни алкоголика, который в АА называют "гордость", обязан своим существованием вовсе не контексту прошлых достижений. В АА не используют это слово для обозначения гордости за что-то совершенное. Акцент ложится не на "я преуспел", а скорее на "я могу". Это навязчивая готовность принять вызов, отказ подчиниться утверждению "я не могу".
(2) После того, как алкоголик начал страдать от алкоголизма или сделался мишенью для упреков, принцип "гордости" мобилизуется на поддержку утверждения "я могу оставаться трезвым". Однако характерно, что успех этого начинания разрушает "вызов". Как говорят в АА, алкоголика охватывает "самомнение". Он ослабляет свою решимость, отваживается выпить и обнаруживает себя "пьяным в лоскуты". Мы можем сказать, что контекстуальные свойства трезвости изменяются с ее достижением. Продолжительная трезвость перестает быть подходящим контекстуальным фоном для "гордости". Вызов, провоцирующий фатальное "я могу", теперь состоит в том, чтобы осмелиться выпить.
(3) В АА настойчиво подчеркивают, что это изменение свойств контекста ни в коем случае не должно произойти. Они полностью перестраивают контекст тем, что снова и снова утверждают:
"Единожды алкоголик -- алкоголик навсегда". Они пытаются заставить алкоголика принять алкоголизм в свое
"Я", во многом подобно юнгианскому аналитику, пытающемуся помочь пациенту открыть свой "психологический тип" и научиться жить с сильными и слабыми сторонами этого типа. По контрасту, контекст алкоголической "гордости" размещает алкоголизм
вне своего "Я": "я могу сопротивляться выпивке".
(4) Тот компонент алкоголической "гордости", который не позволяет не принять вызов, связан с
готовностью рисковать. Этот принцип можно выразить словами: "Я способен преуспеть там, где успех маловероятен, а неудача будет катастрофой" [5]. Ясно, что на таком принципе нельзя основать продолжительную трезвость. Когда появляется видимость шанса на успех, алкоголик должен рискнуть и бросить вызов бутылке. Стихийный фактор "невезения" или "неудачного дня" помещает неудачу вне границ
"Я". "Неудача -- не моя вина". Алкоголическая "гордость" последовательно сужает концепцию
"Я", помещая происходящее вне границ его компетенции.
(5) Принцип "рискуй и гордись" в конечном счете равносилен самоубийству. Можно, наверное, один раз проверить, на твоей ли стороне мир, но делать это снова и снова со все увеличивающейся требовательностью значит рано или поздно убедиться, что мир тебя ненавидит. Тем не менее, отчеты АА неоднократно показывали, что на самом дне отчаяния гордость иногда предотвращает самоубийство. Добивающий удар не должен быть получен от
"Я" (см. историю Билла У. в:
Alcoholics..., 1939).
Гордость и симметрия
Так называемая "гордость" алкоголика всегда предполагает наличие реального или воображаемого "другого". Поэтому полное определение этой гордости в терминах гипотетического контекста требует описания реального или воображаемого отношения к этому "другому". Первым шагом решения этой задачи будет категоризация отношений либо как "симметричных", либо как "комплементарных" (
Bateson, 1936). Когда "другой" является продуктом
бессознательного, сделать это нелегко, но мы увидим, что имеются ясные указания на такую категоризацию.
Здесь необходимо сделать отступление и дать некоторые разъяснения. Основной критерий прост.
Если в бинарных отношениях поведение индивидов
А и
В рассматривается (ими обоими) как
подобное и связано таким образом, что усиление данного поведения у
А стимулирует его усиление у
В и наоборот, тогда отношения являются "симметричными" по отношению к данному поведению.
Если, напротив, поведение
А и
В несхоже, однако взаимно согласуется (как, например, рассматривание согласуется с эксгибиционизмом) и связано таким образом, что усиление поведения
А стимулирует усиление согласующегося поведения
В, тогда отношения являются "комплементарными" по отношению к данному поведению.
Типичные примеры простых симметричных отношений дают гонка вооружений, стремление "быть не хуже соседей", спортивные состязания, бокс и т.д. Типичные примеры комплементарных отношений: доминирование/подчинение, садизм/мазохизм, опёка/зависимость, рассматривание/эксгибиционизм и т.п.
Более сложные соображения возникают при наличии более высоких логических уровней. Например,
А и
В могут соревноваться в дарении подарков, что налагает более широкий симметричный фрейм на первоначально комплементарное поведение. Либо, напротив, в ходе игровой терапии терапевт может соревноваться с пациентом, при этом симметричные игровые трансакции включаются в комплементарный фрейм заботы.
Если
А и
В видят предпосылки их отношений по-разному, то могут генерироваться различные виды "даблбайндов":
А может рассматривать поведение
В как соревновательное, тогда как
В полагает, что пытается помочь
А. И так далее.
Здесь мы не станем углубляться в подобные сложности, поскольку я полагаю, что воображаемый "другой" (соперник алкоголика в деле "гордости") не играет в сложные игры, характерные для "голосов" шизофреников.
читать окончание