Показаны записи 26931 - 26940 из 30962
Критерий 1. Разум есть совокупность взаимодействующих частей или компонентов
Во многих случаях некоторые части такой совокупности сами могут удовлетворять всем приведенным критериям. В этом случае их также следует рассматривать как разумы или подразумы. Однако всегда найдется такой (низкий) уровень разделения, при котором результирующие части, рассматриваемые по отдельности, будут лишены сложности, необходимой для выполнения критериев наличия разума.
Одним словом, я не верю, что отдельные субатомные частицы наделены «разумом» в моем смысле, поскольку считаю, что ментальный процесс - это всегда последовательность взаимодействий между частями. Объяснение ментального феномена всегда должно опираться на организацию и взаимодействие множества частей.
Во многих случаях некоторые части такой совокупности сами могут удовлетворять всем приведенным критериям. В этом случае их также следует рассматривать как разумы или подразумы. Однако всегда найдется такой (низкий) уровень разделения, при котором результирующие части, рассматриваемые по отдельности, будут лишены сложности, необходимой для выполнения критериев наличия разума.
Одним словом, я не верю, что отдельные субатомные частицы наделены «разумом» в моем смысле, поскольку считаю, что ментальный процесс - это всегда последовательность взаимодействий между частями. Объяснение ментального феномена всегда должно опираться на организацию и взаимодействие множества частей.
В данной главе я попытаюсь создать список критериев такого рода, что если некая совокупность феноменов или некая система удовлетворяет всем перечисленным критериям, то нам следует без колебаний сказать, что эта совокупность есть разум. Также следует ожидать, что если я намереваюсь понять эту совокупность, мне понадобятся виды объяснений, отличные от тех, которых бы оказалось достаточно для объяснения характеристик ее меньших частей.
Этот список - краеугольный камень всей книги. Нет сомнений, что можно привести другие критерии и даже заменить или изменить предлагаемый здесь список. Возможно, Законы формы Спенсер-Брауна (Spencer-Brown, 1969) или Теория катастроф Рене Тома (Thom) могут привести к глубокой перестройке оснований математики и эпистемологии. Вопрос - выстоять или пасть этой книге - связан не с конкретным содержанием моего списка, а с самой правомерностью той идеи, что возможно подобное структурирование эпистемологии, эволюции и эпигенеза. Я полагаю, что решение проблемы разум/тело лежит в направлении, аналогичном обозначенному здесь.
Список критериев разума, которые сообща делают возможным решение проблемы разум/тело, должен дать читателю предварительное представление о моих намерениях.
Разум есть совокупность взаимодействующих частей или компонентов.
Взаимодействие между частями разума инициируется различием. Различие есть невещественный феномен, не имеющий пространственной или временной локализации; различие связано скорее с негэнтропией и энтропией, нежели с энергией.
Ментальный процесс требует сопутствующей энергии.
Ментальный процесс требует циркулярных - или еще более сложных - детерминирующих (каузальных) цепей.
В ходе ментального процесса результаты воздействия различий следует рассматривать как трансформанты (т. е. закодированные версии) предшествующих событий. Правила таких трансформаций должны быть сравнительно стабильны (т. е. более стабильны, нежели трансформируемое содержимое), однако и сами правила могут подвергаться трансформациям.
Описание и классификация этих процессов трансформации вскрывает иерархию логических типов, внутренне присущую феномену.
Я постараюсь доказать, что феномены, которые мы называем мышление, эволюция, экология, жизнь, обучение и т. п., встречаются только в системах, удовлетворяющих этим критериям.
Я уже приводил две важные группы данных, иллюстрирующих природу ментального процесса. В Главе 2 читатель получил что-то вроде дидактических наставлений в правильном мышлении. В Главе 3 он получил наводящие соображения по поводу способов объединения мыслей. Это - начало изучения мышления о мышлении.
Теперь мы переходим к использованию этих критериев для отделения феноменов мышления от гораздо более простых феноменов, называемых события материального мира.
Этот список - краеугольный камень всей книги. Нет сомнений, что можно привести другие критерии и даже заменить или изменить предлагаемый здесь список. Возможно, Законы формы Спенсер-Брауна (Spencer-Brown, 1969) или Теория катастроф Рене Тома (Thom) могут привести к глубокой перестройке оснований математики и эпистемологии. Вопрос - выстоять или пасть этой книге - связан не с конкретным содержанием моего списка, а с самой правомерностью той идеи, что возможно подобное структурирование эпистемологии, эволюции и эпигенеза. Я полагаю, что решение проблемы разум/тело лежит в направлении, аналогичном обозначенному здесь.
Список критериев разума, которые сообща делают возможным решение проблемы разум/тело, должен дать читателю предварительное представление о моих намерениях.
Разум есть совокупность взаимодействующих частей или компонентов.
Взаимодействие между частями разума инициируется различием. Различие есть невещественный феномен, не имеющий пространственной или временной локализации; различие связано скорее с негэнтропией и энтропией, нежели с энергией.
Ментальный процесс требует сопутствующей энергии.
Ментальный процесс требует циркулярных - или еще более сложных - детерминирующих (каузальных) цепей.
В ходе ментального процесса результаты воздействия различий следует рассматривать как трансформанты (т. е. закодированные версии) предшествующих событий. Правила таких трансформаций должны быть сравнительно стабильны (т. е. более стабильны, нежели трансформируемое содержимое), однако и сами правила могут подвергаться трансформациям.
Описание и классификация этих процессов трансформации вскрывает иерархию логических типов, внутренне присущую феномену.
Я постараюсь доказать, что феномены, которые мы называем мышление, эволюция, экология, жизнь, обучение и т. п., встречаются только в системах, удовлетворяющих этим критериям.
Я уже приводил две важные группы данных, иллюстрирующих природу ментального процесса. В Главе 2 читатель получил что-то вроде дидактических наставлений в правильном мышлении. В Главе 3 он получил наводящие соображения по поводу способов объединения мыслей. Это - начало изучения мышления о мышлении.
Теперь мы переходим к использованию этих критериев для отделения феноменов мышления от гораздо более простых феноменов, называемых события материального мира.
Вспомним случай бинокулярного зрения. Я сравнил то, что можно увидеть одним глазом, с тем, что можно увидеть двумя глазами, и отметил, что в этом сравнении метод зрения двумя Глазами обладает дополнительным измерением, называемым глубина. Однако способ зрения двумя глазами сам по себе есть акт сравнения. Другими словами, эта глава была последовательностью сравнительных исследований сравнительного метода. Раздел, касающийся бинокулярного зрения (Раздел 2), был сравнительным исследованием одного из методов сравнения, а раздел, касающийся выслеживания Плутона (Раздел 3), был еще одним сравнительным исследованием сравнительного метода. Таким образом, вся глава, в которой подобные примеры идут один за другим, становится витриной, предлагающей читателю достичь прозрения посредством сравнения примеров между собой.
И наконец, все это сравнение сравнений было выстроено ради подготовки автора и читателя к размышлениям о проблемах Природного разума. Там мы снова встретимся с творческим сравнением. Платоновский тезис данной книги состоит в том, что эпистемология - это неделимая интегрированная мета-наука, предмет которой есть мир эволюции, мышления, адаптации, эмбриологии и генетики. Это есть наука о разуме в самом широком смысле слова .
Сравнение этих феноменов (сравнение мышления с эволюцией и эпигенеза с ними обоими) есть исследовательский метод науки, называемой «эпистемология».
И наконец, все это сравнение сравнений было выстроено ради подготовки автора и читателя к размышлениям о проблемах Природного разума. Там мы снова встретимся с творческим сравнением. Платоновский тезис данной книги состоит в том, что эпистемология - это неделимая интегрированная мета-наука, предмет которой есть мир эволюции, мышления, адаптации, эмбриологии и генетики. Это есть наука о разуме в самом широком смысле слова .
Сравнение этих феноменов (сравнение мышления с эволюцией и эпигенеза с ними обоими) есть исследовательский метод науки, называемой «эпистемология».
Феномен муара иллюстрирует три принципа: во-первых, любые два паттерна могут при соответствующем комбинировании породить третий. Во-вторых, любые два из этих трех паттернов могут служить основой для описания третьего. В-третьих, эти феномены предлагают подход ко всей проблеме определения смысла слова паттерн. Не носим ли мы с собой (подобно звуколокатору слепого) образцы закономерностей различных видов, по которым мы можем оценивать информацию (т. е. сведения об упорядоченных различиях), приходящую к нам извне? Не используем ли мы, например, нашу привычку к так называемой «зависимости» для проверки характеристик других людей?
Не имеют ли животные (и даже растения) таких характеристик, благодаря которым свойства данной экологической ниши проверяются при помощи чего-то наподобие феномена муара?
Дальнейшие вопросы возникают в связи с природой эстетического опыта. Поэзия, танец, музыка и другие ритмические жанры, несомненно, очень архаичны и, вероятно, древнее прозы. Более того, для архаического поведения и восприятия характерна постоянная модуляция ритма. Таким образом, поэзия или музыка содержат материал, который любой воспринимающий организм, имеющий память глубиной в несколько секунд, может обработать при помощи совмещающего сравнения.
Возможно ли, что повсеместно распространенные художественные, поэтические и музыкальные формы как-то связаны с муаром? Если это так, то рассмотрение феномена муара может помочь нам понять глубинную структуру индивидуального разума. В терминах определения феномена «объяснения», предлагаемого далее в Разделе 9, можно сказать, что формальная математика или «логика» муара может предоставить подходящую тавтологию, на которую можно отобразить эстетические феномены.
Не имеют ли животные (и даже растения) таких характеристик, благодаря которым свойства данной экологической ниши проверяются при помощи чего-то наподобие феномена муара?
Дальнейшие вопросы возникают в связи с природой эстетического опыта. Поэзия, танец, музыка и другие ритмические жанры, несомненно, очень архаичны и, вероятно, древнее прозы. Более того, для архаического поведения и восприятия характерна постоянная модуляция ритма. Таким образом, поэзия или музыка содержат материал, который любой воспринимающий организм, имеющий память глубиной в несколько секунд, может обработать при помощи совмещающего сравнения.
Возможно ли, что повсеместно распространенные художественные, поэтические и музыкальные формы как-то связаны с муаром? Если это так, то рассмотрение феномена муара может помочь нам понять глубинную структуру индивидуального разума. В терминах определения феномена «объяснения», предлагаемого далее в Разделе 9, можно сказать, что формальная математика или «логика» муара может предоставить подходящую тавтологию, на которую можно отобразить эстетические феномены.
Случай 1. Различие
Самым простым, однако самым глубоким примером служит тот факт, что для создания различия требуется по меньшей мере две каких-то вещи.• Для создания сведений о различи (т. е. информации) должны иметься две сущности (реальных или воображаемых) такого рода, что различие между ними внутренне присуще их взаимоотношениям. А вся ситуация должна бы такой, чтобы сведения об их различии могли репрезентироваться в форме различия внутри некоторой сущности, обрабатывающей информацию, например мозга или, возможно, компьютера.
Существует глубокий и не имеющий ответа вопрос о природе этих "по крайней мере двух» вещей, порождающих между собой различие, которое может стать информацией в силу небезразличности этого различия для некоторой другой сущности. Ясно, что каждая из этих вещей сама по себе для разума и восприятия есть не-сущность, не-существование, которое не отличается от бытия и не отличается от небытия. Непознаваемая кантовская Ding аn sich, звук хлопка одной ладони.
Таким образом, «материалом» восприятия служит пара значений некоторой переменной, представленных через временной интервал органу восприятия, чей отклик зависит от соотношений значений членов пары. (Вопрос природы различия будет обсуждаться подробнее в Главе 4, критерий 2.)
Самым простым, однако самым глубоким примером служит тот факт, что для создания различия требуется по меньшей мере две каких-то вещи.• Для создания сведений о различи (т. е. информации) должны иметься две сущности (реальных или воображаемых) такого рода, что различие между ними внутренне присуще их взаимоотношениям. А вся ситуация должна бы такой, чтобы сведения об их различии могли репрезентироваться в форме различия внутри некоторой сущности, обрабатывающей информацию, например мозга или, возможно, компьютера.
Существует глубокий и не имеющий ответа вопрос о природе этих "по крайней мере двух» вещей, порождающих между собой различие, которое может стать информацией в силу небезразличности этого различия для некоторой другой сущности. Ясно, что каждая из этих вещей сама по себе для разума и восприятия есть не-сущность, не-существование, которое не отличается от бытия и не отличается от небытия. Непознаваемая кантовская Ding аn sich, звук хлопка одной ладони.
Таким образом, «материалом» восприятия служит пара значений некоторой переменной, представленных через временной интервал органу восприятия, чей отклик зависит от соотношений значений членов пары. (Вопрос природы различия будет обсуждаться подробнее в Главе 4, критерий 2.)
Язык постоянно утверждает при помощи синтаксиса подлежащего и сказуемого (субъекта и предиката), что «вещи» каким-то образом «имеют» качества и признаки. Более точный способ выражаться настаивал бы, что «вещи» порождаются, кажутся отдельными от других «вещей» И становятся «реальными» посредством их внутренних отношений и их поведения в отношениях с другими вещами и с говорящим.
Необходимо совершенно ясно понимать ту всеобщую истину, что чем бы ни были «вещи» в своем плероматическом мире вещей, они могут войти в мир коммуникации и смысла только посредством своих имен, своих качеств и своих признаков (т. е. посредством сообщений о своих внутренних и внешних отношениях и взаимодействиях).
Понятия «стабильность» и «изменения» описывают части наших описаний
При дальнейшем изложении большая смысловая нагрузка ляжет на слово стабильный, а также на слово изменения. Поэтому будет благоразумным исследовать эти слава сейчас, на подготовительной стадии нашей задачи. Какие ловушки содержат или скрывают эти слова?
Необходимо совершенно ясно понимать ту всеобщую истину, что чем бы ни были «вещи» в своем плероматическом мире вещей, они могут войти в мир коммуникации и смысла только посредством своих имен, своих качеств и своих признаков (т. е. посредством сообщений о своих внутренних и внешних отношениях и взаимодействиях).
Понятия «стабильность» и «изменения» описывают части наших описаний
При дальнейшем изложении большая смысловая нагрузка ляжет на слово стабильный, а также на слово изменения. Поэтому будет благоразумным исследовать эти слава сейчас, на подготовительной стадии нашей задачи. Какие ловушки содержат или скрывают эти слова?
При передаче культуры люди всегда пытаются реплицировать, передавать следующему поколению навыки и ценности родителей. Но эта попытка неизбежно оказывается неудачной, поскольку механизм передачи культуры основан на обучении, а не на ДНК. Процесс передачи культуры - это что-то вроде гибрида или смеси двух сфер. Он должен стремиться к использованию феномена обучения для целей репликации, поскольку то, что есть у родителей, было ими выучено. Если бы потомки каким-то чудом получили ДНК, дающую им навыки родителей, эти навыки были бы другими и, вероятно, не имели бы ценности для жизни.
Отметим, что между двумя этими мирами находится культурный феномен объяснения, т. е. отображение (тapping) незнакомой последовательности событий на тавтологию.
Наконец, следует отметить, что на более глубоком уровне сферы эпигенеза и эволюции являются типичными представителями парных парадигм второго начала термодинамики:
(1) вероятностная работа случайности всегда съедает порядок, паттерн и негативную энтропию, однако
(2) для создания нового порядка необходима работа случайности и изобилие незарезервированных для какой-либо конкретной цели альтернатив (т. е. энтропии).
Именно в случайном организмы находят новые мутации, и именно там стохастическое обучение отбирает свои решения. Эволюция ведет к кульминации: к экологическому насыщению всех возможностей дифференциации. Обучение ведет к переполнению разума. Посредством возвращения к необученному, массово производимому яйцу существующие виды вновь и вновь очищают свои банки памяти ради готовности к новому.
Отметим, что между двумя этими мирами находится культурный феномен объяснения, т. е. отображение (тapping) незнакомой последовательности событий на тавтологию.
Наконец, следует отметить, что на более глубоком уровне сферы эпигенеза и эволюции являются типичными представителями парных парадигм второго начала термодинамики:
(1) вероятностная работа случайности всегда съедает порядок, паттерн и негативную энтропию, однако
(2) для создания нового порядка необходима работа случайности и изобилие незарезервированных для какой-либо конкретной цели альтернатив (т. е. энтропии).
Именно в случайном организмы находят новые мутации, и именно там стохастическое обучение отбирает свои решения. Эволюция ведет к кульминации: к экологическому насыщению всех возможностей дифференциации. Обучение ведет к переполнению разума. Посредством возвращения к необученному, массово производимому яйцу существующие виды вновь и вновь очищают свои банки памяти ради готовности к новому.
Письмо, которое вы не написали, извинение, которое вы не принесли, еда, которую вы не выставили кошке, - все эти вещи могут стать достаточными и действенными сообщениями поскольку в контексте у нуля может появиться смысл. Контекст же создает именно получатель сообщения. Способность создавать контекст - это умение получателя, приобретение которого составляет его половину, ту коэволюцию, которая упомянута выше. Он должен приобрести это умение при помощи обучения или благодаря счастливой мутации, т. е. удачному набегу на область случайного. В известном смысле, получатель должен быть готов к нужной находке, если она вдруг произойдет.
Тем самым стохастический процесс по всей видимости способен опровергнуть утверждение «"из ничего не будет ничего”• без информации». Для отбора случайных компонентов, которые таким образом становятся новой информацией, может служить готовность. Однако всегда должен иметься источник случайных событий, из которых можно создавать новую информацию.
Это обстоятельство делит всю область организации, эволюции, развития и обучения на две отдельных сферы, одна из которых - это сфера эпигенеза или эмбриологии, а другая - сфера эволюции и обучения.
Конрад Уоддингтон для центральной области своих интересов, которая традиционно называется эмбриология, предпочитал слово эпигенез. Оно подчеркивает тот факт, что каждый эмбриологический шаг есть акт становления (по-гречески - генезиса), которое должно быть построено на (по-гречески - эпи) непосредственно предшествующем состоянии дел. Характерно, что Уоддингтон с пренебрежением относился к традиционной теории информации, не принимавшей во внимание «новой» информации; которая, по его мнению, создается на каждой стадии эпигенеза. И действительно, согласно традиционной теории, в этом случае новой информации не возникает.
В идеальном случае эпигенез должен напоминать развитие сложной тавтологии (см. Глоссарий), в которой после формулировки аксиом и определений не возникает ничего нового. Теорема Пифагора имплицирована (т. е. уже находится в свернутом виде) . в аксиомах, определениях и постулатах Евклида. Все, что нужно, - это извлечь ее оттуда, что для человеческих существ предполагает знание последовательности шагов, которые нужно выполнить. Этот последний вид информации становится необходим, только если Евклидова тавтология моделируется словами и символами, последовательно организованными на бумаге или во времени. В идеальной же тавтологии нет ни времени, ни извлечения, ни доказательств. Все уже находится там, однако, разумеется, не в смысле пространственной локализации.
В противоположности с эпигенезом и тавтологией, которые создают миры копий-репликантов, существует целый мир творчества, искусства, обучения и эволюции, в котором непрерывно текущие процессы изменений питаются случайностями. Сущность эпигенеза - это предсказуемое повторение, сущность обучения и эволюции - исследование и изменение.
Тем самым стохастический процесс по всей видимости способен опровергнуть утверждение «"из ничего не будет ничего”• без информации». Для отбора случайных компонентов, которые таким образом становятся новой информацией, может служить готовность. Однако всегда должен иметься источник случайных событий, из которых можно создавать новую информацию.
Это обстоятельство делит всю область организации, эволюции, развития и обучения на две отдельных сферы, одна из которых - это сфера эпигенеза или эмбриологии, а другая - сфера эволюции и обучения.
Конрад Уоддингтон для центральной области своих интересов, которая традиционно называется эмбриология, предпочитал слово эпигенез. Оно подчеркивает тот факт, что каждый эмбриологический шаг есть акт становления (по-гречески - генезиса), которое должно быть построено на (по-гречески - эпи) непосредственно предшествующем состоянии дел. Характерно, что Уоддингтон с пренебрежением относился к традиционной теории информации, не принимавшей во внимание «новой» информации; которая, по его мнению, создается на каждой стадии эпигенеза. И действительно, согласно традиционной теории, в этом случае новой информации не возникает.
В идеальном случае эпигенез должен напоминать развитие сложной тавтологии (см. Глоссарий), в которой после формулировки аксиом и определений не возникает ничего нового. Теорема Пифагора имплицирована (т. е. уже находится в свернутом виде) . в аксиомах, определениях и постулатах Евклида. Все, что нужно, - это извлечь ее оттуда, что для человеческих существ предполагает знание последовательности шагов, которые нужно выполнить. Этот последний вид информации становится необходим, только если Евклидова тавтология моделируется словами и символами, последовательно организованными на бумаге или во времени. В идеальной же тавтологии нет ни времени, ни извлечения, ни доказательств. Все уже находится там, однако, разумеется, не в смысле пространственной локализации.
В противоположности с эпигенезом и тавтологией, которые создают миры копий-репликантов, существует целый мир творчества, искусства, обучения и эволюции, в котором непрерывно текущие процессы изменений питаются случайностями. Сущность эпигенеза - это предсказуемое повторение, сущность обучения и эволюции - исследование и изменение.
Подробно изучалась работа наводчика, управляющего зенитным огнем на боевом корабле . Информация от ряда прицельных устройств, наведенных на летящую цель, для наводчика суммируется в форме движущейся точки на экране (т. е. образа). На том же экране имеется вторая точка, положение которой отображает направление зенитной пушки. Человек может перемещать вторую точку, поворачивая ручки управления устройства, которые одновременно изменяют направление пушки. Человек должен при помощи ручек добиться совмещения точек на экране. Затем он стреляет из пушки.
Система содержит два интерфейса: {система очувствления устройства наведения} / {человек} и {человек} / {исполнительная система}. Конечно, вполне можно представить, что в подобном случае как входная, так и выходная информация обрабатывалась бы в цифровой форме без преобразования в графический режим. Однако мне кажется, что графическое устройство гораздо удобнее не только потому, что как человек я творю ментальные образы, но еще и потому, что для таких интерфейсов образы экономичны и целесообразны. Если эти соображения правильны, то разумно предположить, что млекопитающие формируют образы потому, что их ментальные процессы должны иметь дело со множеством интерфейсов.
Система содержит два интерфейса: {система очувствления устройства наведения} / {человек} и {человек} / {исполнительная система}. Конечно, вполне можно представить, что в подобном случае как входная, так и выходная информация обрабатывалась бы в цифровой форме без преобразования в графический режим. Однако мне кажется, что графическое устройство гораздо удобнее не только потому, что как человек я творю ментальные образы, но еще и потому, что для таких интерфейсов образы экономичны и целесообразны. Если эти соображения правильны, то разумно предположить, что млекопитающие формируют образы потому, что их ментальные процессы должны иметь дело со множеством интерфейсов.
Очевидно, что люди, ослы и собаки осознают акт слушания и даже акт нацеливания ушей на источник звука. Что касается зрения. иногда движение на периферии зрительного поля привлекает мое «внимание» (что бы это ни значило), из-за чего я перемещаю глаза и даже голову, чтобы на это посмотреть. Иногда этот акт сознателен, а иногда автоматичен до такой степени, что проходит незамеченным. Часто я осознаю поворот своей головы, но не подозреваю о периферийном впечатлении, вызвавшем этот поворот. Большое количество информации, получаемое от периферийной сетчатки не достигает сознания. Эта информация, возможно, имеет форму образа, но с уверенностью этого утверждать нельзя.
Процессы восприятия недоступны, осознаются только их продукты. Разумеется, именно эти продукты и нужны. Экспериментальная эпистемология начинается с двух общих фактов: во-первых. я не осознаю процесс создания образов, которые сознательно вижу; во-вторых, в этих бессознательных процессах я использую целый ряд исходных предпосылок. которые оказываются встроены в окончательный образ.
Конечно, все мы знаем, что образы, которые мы «видим», сфабрикованы мозгом или разумом. Однако такое интеллектуальное знание весьма отличается от столкновения с этими вещами на практике. Этот аспект вопроса настоятельно Привлек мое внимание около тридцати лет назад в Нью-Йорке, где Адельберт Эймс (Ames) демонстрировал свои эксперименты по формированию глубины зрительных образов. Эймс был офтальмологом и работал с пациентами, которые страдали анизоконией, т. е. формировали в двух глазах образы разных размеров. Это привело его к изучению субъективных компонентов восприятия глубины. Поскольку этот вопрос важен и дает самую основу эмпирической или экспериментальной эпистемологии, я расскажу о своей встрече с Эймсом подробнее.
Процессы восприятия недоступны, осознаются только их продукты. Разумеется, именно эти продукты и нужны. Экспериментальная эпистемология начинается с двух общих фактов: во-первых. я не осознаю процесс создания образов, которые сознательно вижу; во-вторых, в этих бессознательных процессах я использую целый ряд исходных предпосылок. которые оказываются встроены в окончательный образ.
Конечно, все мы знаем, что образы, которые мы «видим», сфабрикованы мозгом или разумом. Однако такое интеллектуальное знание весьма отличается от столкновения с этими вещами на практике. Этот аспект вопроса настоятельно Привлек мое внимание около тридцати лет назад в Нью-Йорке, где Адельберт Эймс (Ames) демонстрировал свои эксперименты по формированию глубины зрительных образов. Эймс был офтальмологом и работал с пациентами, которые страдали анизоконией, т. е. формировали в двух глазах образы разных размеров. Это привело его к изучению субъективных компонентов восприятия глубины. Поскольку этот вопрос важен и дает самую основу эмпирической или экспериментальной эпистемологии, я расскажу о своей встрече с Эймсом подробнее.
Дочитали до конца.