Показаны записи 26941 - 26950 из 30957
Есть рассказ, который я рассказывал раньше и хочу рассказать еще раз: человек хотел узнать о разуме, но не в природе, а в своем большом персональном компьютере. Он спросил его (разумеется, на прекрасном Фортране): "Ты когда-нибудь будешь думать как человек? Что ты по этому поводу считаешь?» Машина заработала и принялась анализировать свои собственные вычислительные привычки. Наконец машина напечатала свой ответ на бумаге, как делают такие машины. Человек подбежал посмотреть и увидел аккуратно напечатанные слова: "ЭТО НАПОМИНАЕТ МНЕ ОДИН РАССКАЗ».
Рассказ - это небольшой узел или комплекс связей такого рода, который мы называем релевантностью. В 1960-х гг. студенты боролись за «представительство и релевантность», но я бы сказал, что любой А релевантен любому В, если как А, так и В являются частями или компонентами одного «рассказа».
Мы снова встречаем связность на более, чем одном уровне:
Во-первых, связь между А и В в силу того, что они компоненты одного рассказа.
И далее - связь между людьми в силу того обстоятельства, что все они думают в терминах рассказов. (Поскольку компьютер, несомненно, был прав. Именно так люди и мыслят.)
Теперь я хочу продемонстрировать, что какое бы значение слово рассказ ни имело в том рассказе, который я вам рассказал, факт мышления в терминах рассказов не изолирует человеческие существа от морских звезд и актиний, кокосовых пальм и примул. Если мир связан, если я по сути прав, то мышление в терминах рассказов должно быть общим для всего разума или разумов, будь то наши с вами или разумы сосновых рощ и актиний.
Рассказ - это небольшой узел или комплекс связей такого рода, который мы называем релевантностью. В 1960-х гг. студенты боролись за «представительство и релевантность», но я бы сказал, что любой А релевантен любому В, если как А, так и В являются частями или компонентами одного «рассказа».
Мы снова встречаем связность на более, чем одном уровне:
Во-первых, связь между А и В в силу того, что они компоненты одного рассказа.
И далее - связь между людьми в силу того обстоятельства, что все они думают в терминах рассказов. (Поскольку компьютер, несомненно, был прав. Именно так люди и мыслят.)
Теперь я хочу продемонстрировать, что какое бы значение слово рассказ ни имело в том рассказе, который я вам рассказал, факт мышления в терминах рассказов не изолирует человеческие существа от морских звезд и актиний, кокосовых пальм и примул. Если мир связан, если я по сути прав, то мышление в терминах рассказов должно быть общим для всего разума или разумов, будь то наши с вами или разумы сосновых рощ и актиний.
Мой центральный тезис можно обозначить так: связующий паттерн - это метапаттерн. Это паттерн паттернов. Это тот метапаттерн, который определяет широкие общие правила, что и делает его поистине связующим паттерном.
Чуть выше я предупреждал, что мы столкнемся с пустотой и бессодержательностью, и вот это и случилось. Разум пуст, ничего не содержит, он невеществен. Он существует только в своих идеях, а они также невещественны. При этом эти идеи имманентны, они воплощены в своих образцах. А образцы также не являются вещами. Клешня, взятая как образец, не является кантовской Ding аn sich, «вещью в себе». Она как раз и не есть «вещь в себе». Скорее, это то, что из вещи сделал разум, а именно образец того или иного рода.
Чуть выше я предупреждал, что мы столкнемся с пустотой и бессодержательностью, и вот это и случилось. Разум пуст, ничего не содержит, он невеществен. Он существует только в своих идеях, а они также невещественны. При этом эти идеи имманентны, они воплощены в своих образцах. А образцы также не являются вещами. Клешня, взятая как образец, не является кантовской Ding аn sich, «вещью в себе». Она как раз и не есть «вещь в себе». Скорее, это то, что из вещи сделал разум, а именно образец того или иного рода.
Связующий паттерн. Почему в школе почти ничего не говорят о связующем паттерне? Может, учителя знают, что от них исходит дыхание смерти, делающее пресным все, к чему они прикасаются, и потому они благоразумно избегают учить чему либо, имеющему важность для реальной жизни? Или же дыхание смерти от них исходит именно потому, что они не осмеливаются прикасаться к чему-либо, имеющему важность для реальной жизни? Чем они больны?
У меня было с собой два бумажных пакета. Из первого я вынул свежесваренного краба, которого положил на стол. Затем я поставил перед классом следующую задачу: «Я хочу, чтобы вы придумали доводы, которые убедят меня, что этот объект - останки живого существа. Если хотите, можете вообразить, что вы марсиане и что на Марсе вам знакомы живые существа, включая, разумеется, вас самих. Но вы, конечно, никогда не видели крабов или омаров. Вдруг откуда-то, возможно с метеоритом, появилось некоторое количество подобных объектов, многие во фрагментарном виде. Вы должны осмотреть их и прийти к выводу, что это. - останки живых существ. Каким образом вы можете прийти к такому выводу?"
Разумеется, перед психиатрами был поставлен тот же вопрос, что и перед гуманитариями, а именно: «Существует ли биологическая разновидность энтропии?"
Оба вопроса затрагивали важное представление о разделительной линии между миром живого (где различают и где различие может стать причиной события) и миром безжизненных бильярдных шаров и галактик (где «причиной» событий служат силы и импульсы). Это два мира, которые Карл Юнг, следуя гностикам, назвал Креатура (мир живого) и Плерома (мир неживого) (Jung, 1916). Я спрашивал: в чем различие между физическим миром Плеромы, где силы и импульсы дают достаточные основания для объяснений, и Креатурой, где ничего нельзя понять без при влечения различий и отличий?
В своей жизни я сложил описание палок, камней, бильярдных шаров и галактик в одну коробку, Плерому, и отодвинул ее в сторону. В другую коробку я положил живые существа: крабов, людей, проблемы красоты и проблемы различия. Содержимое второй коробки и есть предмет этой книги.
Разумеется, перед психиатрами был поставлен тот же вопрос, что и перед гуманитариями, а именно: «Существует ли биологическая разновидность энтропии?"
Оба вопроса затрагивали важное представление о разделительной линии между миром живого (где различают и где различие может стать причиной события) и миром безжизненных бильярдных шаров и галактик (где «причиной» событий служат силы и импульсы). Это два мира, которые Карл Юнг, следуя гностикам, назвал Креатура (мир живого) и Плерома (мир неживого) (Jung, 1916). Я спрашивал: в чем различие между физическим миром Плеромы, где силы и импульсы дают достаточные основания для объяснений, и Креатурой, где ничего нельзя понять без при влечения различий и отличий?
В своей жизни я сложил описание палок, камней, бильярдных шаров и галактик в одну коробку, Плерому, и отодвинул ее в сторону. В другую коробку я положил живые существа: крабов, людей, проблемы красоты и проблемы различия. Содержимое второй коробки и есть предмет этой книги.
Я укреплялся во мнении, что старомодные, но по-прежнему общепринятые идеи относительно эпистемологии, особенно эпистемологии человеческого существования, являются отражением устаревшей физики и любопытным образом контрастируют с тем немногим, что мы знаем о живых существах. Действительно, считалось общепринятым, что люди, члены человеческого вида, обладают уникальной индивидуальностью и меркантильны, тогда как фоновый живой мир представлялся скорее обобщенно-безличным, нежели индивидуализированным, и скорее духовным, нежели меркантильным.
Можно подумать, что в культурной эволюции действует что-то вроде закона Грэшема , согласно которому примитивные идеи будут всегда вытеснять сложные, а вульгарное и отвратительное будет всегда вытеснять красивое. И тем не менее красивое продолжает существовать.
Я видел, что организованная материя (а я ничего не знаю о неорганизованной материи, даже если такая и существует) даже при такой простой схеме отношений, какая имеется в паровой машине с центробежным регулятором, разумна и сложна по сравнению с той картиной человеческого духа, которую нам изображает ортодоксальный материализм и значительная часть ортодоксальной религии.
Зародыш этих идей присутствовал в моем уме с детства.
Можно подумать, что в культурной эволюции действует что-то вроде закона Грэшема , согласно которому примитивные идеи будут всегда вытеснять сложные, а вульгарное и отвратительное будет всегда вытеснять красивое. И тем не менее красивое продолжает существовать.
Я видел, что организованная материя (а я ничего не знаю о неорганизованной материи, даже если такая и существует) даже при такой простой схеме отношений, какая имеется в паровой машине с центробежным регулятором, разумна и сложна по сравнению с той картиной человеческого духа, которую нам изображает ортодоксальный материализм и значительная часть ортодоксальной религии.
Зародыш этих идей присутствовал в моем уме с детства.
Две моих рукописи превращались в одну книгу, поскольку существует единое знание, характеризующее как эволюцию, так и человеческие сообщества, хотя такие двуногие гении, как мы с вами, могут счесть, что сообщества наподобие комитетов и наций глупы и вообще ничего не знают. Я переступал ту линию, которой, как иногда полагают, ограничены человеческие существа. Другими словами, по мере того, как я писал, индивидуальный разум становился для меня отражением крупных и многочисленных частей природного мира вне мыслящего индивидуума.
В целом, видовые аспекты человеческой породы, отражавшиеся в при родных феноменах, не казались мне ее самыми грубыми, простейшими, животными и примитивными аспектами. Напротив, аспекты человеческой натуры, отражавшие природу, были сложными, эстетичными, замысловатыми и элегантными.
То, что я различал по другую, «природную" сторону зеркала не было моей жадностью, целеустремленностью, моей так называемой «животной" или «инстинктивной" стороной. Скорее, я видел там первопричины человеческой симметрии, красоты и уродства, эстетики, первопричины самой одушевленности и до некоторой степени разумности человеческого существа. В его разумности, его физическом изяществе и даже его привычке создавать красивые вещи столько же «животного", сколько и в его жестокости. В конце концов, само слово "animal" ("животное).) означает «наделенный разумом или духом (анимусом)".
В целом, видовые аспекты человеческой породы, отражавшиеся в при родных феноменах, не казались мне ее самыми грубыми, простейшими, животными и примитивными аспектами. Напротив, аспекты человеческой натуры, отражавшие природу, были сложными, эстетичными, замысловатыми и элегантными.
То, что я различал по другую, «природную" сторону зеркала не было моей жадностью, целеустремленностью, моей так называемой «животной" или «инстинктивной" стороной. Скорее, я видел там первопричины человеческой симметрии, красоты и уродства, эстетики, первопричины самой одушевленности и до некоторой степени разумности человеческого существа. В его разумности, его физическом изяществе и даже его привычке создавать красивые вещи столько же «животного", сколько и в его жестокости. В конце концов, само слово "animal" ("животное).) означает «наделенный разумом или духом (анимусом)".
Однако по мере того, как я, сидя в местечке Линдисфэрн, работал над этими двумя рукописями, добавляя по кусочку то к одной, то к другой, они постепенно соединились в одну, и продукт этого соединения можно было бы назвать платоновской точкой зрения . Мне показалось, что в «Школьнике» я формулирую весьма элементарные идеи относительно эпистемологии (см. Глоссарий), т. е. относительно того, каким образом мы можем что-то знать. В местоимение мы я, разумеется, включал морские звезды, сосновые леса, сегментирующиеся яйца и Сенат США.
В то что-то, что эти существа знают, каждое по-своему, я включал «как вырасти пятиугольно-симметричным", «как пережить лесной пожар", «как вырасти, но при этом сохранить Прежнюю форму", «как обучаться", «как написать конституцию", "как изобрести автомобиль и водить его", «как считать до семи" и т. д. Поразительные существа с почти сверхъестественными знаниями и умениями. Самое главное, я включал туда знание «как эволюционировать", поскольку мне казалось, что как эволюция, так и обучение должны соответствовать одним и тем же формальным закономерностям или так называемым законам. Как видите, я начал использовать идеи «Школьника" для размышлений не о нашем собственном знании, а о том более широком знании, которое как клей удерживает вместе морские звезды, актинии, сосновые леса и человеческие комитеты.
В то что-то, что эти существа знают, каждое по-своему, я включал «как вырасти пятиугольно-симметричным", «как пережить лесной пожар", «как вырасти, но при этом сохранить Прежнюю форму", «как обучаться", «как написать конституцию", "как изобрести автомобиль и водить его", «как считать до семи" и т. д. Поразительные существа с почти сверхъестественными знаниями и умениями. Самое главное, я включал туда знание «как эволюционировать", поскольку мне казалось, что как эволюция, так и обучение должны соответствовать одним и тем же формальным закономерностям или так называемым законам. Как видите, я начал использовать идеи «Школьника" для размышлений не о нашем собственном знании, а о том более широком знании, которое как клей удерживает вместе морские звезды, актинии, сосновые леса и человеческие комитеты.
Может я и фигню написал, но мне понравилось таким образом поразмышлять о тексте.
Психиатрия/психиатры бояться быть неразумными как животные. Эриксон и девочка аутистка - нет. Эриксон, девочка, пациентка - гибкие. Психиатры - мега догматичные.
Все остальное - одни шпорцевые голуби :)
Психиатрия/психиатры бояться быть неразумными как животные. Эриксон и девочка аутистка - нет. Эриксон, девочка, пациентка - гибкие. Психиатры - мега догматичные.
Все остальное - одни шпорцевые голуби :)
спасибом не отделаешься - будешь плохо учиться - с родителями в школу
Как определить, ПОНЯЛ я или еще нет? Вы же вроде как разобрали этот пример уже? Я должен понять, то что вы написали? Или придумать еще что-то свое?
А как ты чувствуешь? Если чувствуешь что понял - едем дальше.
А как ты чувствуешь? Если чувствуешь что понял - едем дальше.
Дочитали до конца.