metanymous в посте Metapractice (оригинал в ЖЖ)
Multi-level communication | |||||
2.2. Комиксы как Аптайм-интерфейс | metanymous | ||||
Описание/Определение к. - интерфейс DHE - трансформация и | metanymous |
…
Картина как строй
Все это время я придерживался той точки зрения, что картина представляет собой поверхность, обработанную с таким расчетом, чтобы она создавала в определенной точке наблюдения ограниченный оптический строй особого рода. Однако строй чего? В этом вся проблема. Поначалу я считал, что это строй пучка световых лучей. Вторая версия моего ответа на этот вопрос была такова: строй зрительных телесных углов, который после некоторого размышления превратился в строй встроенных телесных углов. Затем появилась третья версия ответа: строй как структура. И наконец, окончательный ответ был таков: упорядоченность инвариантов структуры.
1. Строй попадающих в глаз световых лучей, каждый из которых соответствует по яркости (и по цветовому тону, если картина цветная) той точке на поверхности картины, которая их излучает. С помощью такой формулы я пытался на первых порах использовать классическую оптику для анализа картин. (Пучок световых лучей, входящих в зрачок, показан на рис. 4.3 в 4-й главе.) Так как каждый пучок можно свести к единственной линии, соединяющей соответствующую точку на картине с узловой точкой глаза1, я назвал строй «пучком лучей» (как в проективной геометрии), что привело к недоразумениям (см. дискуссию на этот счет в «Руководстве по восприятию», Boynton, 1974; Gibson, 1974). Против такого определения можно выдвинуть много возражений. Прежде всего, составляет большую загадку постулируемое соответствие между элементами строя и картины по светлоте и цвету. Я много размышлял над живописными полотнами и фотографиями, обладавшими тем, что я назвал точностью воспроизведения сцен, но ничего, кроме поэлементной точности, не смог обнаружить.
2. Строй встроенных зрительных телесных углов, образованных перепадами, контрастами интенсивности и спектрального состава объемлющего света. Это определение лучше, поскольку центральную роль в нем играет не пучок абстрактных линий, каждая из которых несет свою точку-ощущение, а взаимосвязь между отдельными частями подлинного строя. Любой фрагмент картины входит в более крупный фрагмент и обладает своеобразной формой. Телесные углы, опирающиеся своими основаниями на картину и стягивающиеся в ее узловую точку, аналогичны телесным углам, опирающимся на грани и фасетки компоновки и стягивающимся в точку наблюдения.
…
Заключительная, пятая статья из той серии работ, посвященных восприятию картин, о которой шла речь выше, была посвящена понятию бесформенных инвариантов (Gibson, 1973). Вопреки точке зрения, согласно которой картина не может симулировать никаких инвариантов, поскольку без движения нет никаких преобразований, я беру на себя смелость утверждать, что картина все-таки симулирует инварианты, хотя и менее выраженные, чем в кино.
Если верно, что восприятие изолированного объекта не складывается из набора отдельных его форм, а зависит от инвариантных во времени характеристик этого семейства форм, то из этого следует, что у отдельных представителей этого семейства имеются, по крайней мере, некоторые из этих инвариантов. Если восприятие объектов зависит от обнаружения инвариантов, а не от восприятия формы, то обнаружение некоторых инвариантов должно быть следствием самого факта восприятия формы.
13 комментариев
сначала старые сначала новые
Иными словами, когда ребенок смотрит на резвящихся котят, он не воспринимает отдельного вида спереди, вида сбоку, вида сзади, вида сверху и т. д. Он воспринимает инвариантного котенка. Пока ребенок не достигнет определенного возраста, он даже не замечает перспективного вида котенка. Он просто видит, как котенок вертится. Таким образом, когда ребенок впервые увидит изображение котенка, он будет уже подготовлен к тому, чтобы извлекать инварианты, и не будет обращать внимание на застывшую перспективу картины, рисунка или фотографии. Это не означает, что он видит абстрактного или концептуального котенка или набор общих признаков, определяющих класс котят, в чем хотят нас убедить некоторые философы. У него нет ничего, кроме информации о постоянстве этой специфической, пушистой, подвижной компоновки поверхностей.
Когда маленький ребенок видит, как кошка убегает, он не замечает уменьшения изображения, он видит кошку, находящуюся на расстоянии. Таким образом, когда ребенок, разглядывая картинки в юмористическом журнале, смотрит на изображение двух Феликсов: большого внизу и маленького повыше,— он готов к восприятию того, что меньший дальше большего. Когда он видит кошку, наполовину спрятавшуюся за креслом, он воспринимает частично скрывшуюся кошку, а не половину кошки, и, следовательно, он готов увидеть то же самое на рисунке.
Маленький ребенок никогда не воспринимает человека в виде силуэта или плоской картонной куклы. Вероятно, он видит нечто вроде инварианта «голова-тело-руки-ноги». Соответственно в любом контурном рисунке с таким инвариантом он распознает человека. При этом контур, скорее всего, будет восприниматься как граница той части тела, которая в данный момент оказалась обращенной к наблюдателю и заслоняет собой все остальные части тела. Человек будет восприниматься, даже если контур составить из отрезков прямых линий, поскольку инвариант все равно сохранится.
Восприятие кошки-на-подстилке опирается на неявные инварианты — я обращал на это внимание в предыдущей главе; однако их тоже можно изобразить. Градиент размера и градиент плотности текстуры являются инвариантами; горизонт как линия, где величина и текстура сходят на нет, является инвариантом. Как видите, разновидностей инвариантов очень много.
Итак, картина — это особым образом обработанная поверхность, обеспечивающая наличие оптического строя застывших структур с их глубинными инвариантами. Поперечные сечения зрительных углов строя имеют определенную форму, тогда как у инвариантов формы нет. Строй картины ограничен, то есть он не является объемлющим. Это остановленный во времени строй (исключение составляет кино, которое будет рассматриваться в следующей главе). Существует много различных способов обработки поверхностей, обеспечивающих наличие строя. Можно изменить способность поверхности отражать или пропускать свет, раскрасив ее или нарисовав на ней что-нибудь. Можно с помощью гравировки или какой-либо другой обработки изменить ее рельеф и создать на ней тени. Можно, наконец, на какое-то время создать картинку на поверхности, проецируя на нее свет. В последнем случае саму поверхность мы называем экраном, а тот объект, который отбрасывает тени,— проектором. Эти основные способы создания искусственного оптического строя обсуждались в моей предыдущей книге по восприятию (Gibson, 1966b, гл. 11). Каким бы, однако, приемом обработки поверхности художник ни воспользовался, ему все же придется поместить обработанную поверхность среди других поверхностей окружающего мира. Картину можно видеть только в окружении других поверхностей, не являющихся картинами.
Картина как разновидность письма
Данного выше определения недостаточно. Сказав, что картина создает строй оптической информации, мы избавляемся от неразберихи и путаницы, однако, я думаю, этим сказано еще далеко не все. Картина — это еще и определенная разновидность письма. Она позволяет накапливать, сохранять, удалять и заменять инварианты, которые были извлечены наблюдателем, по крайней мере некоторые из них. Картины сродни письменным текстам в том плане, что на них может смотреть несколько раз один человек или одновременно несколько. Они обеспечивают некое подобие общения между теми, кто увидел их первыми, и теми, кому еще это предстоит, включая будущие поколения.
Картинные галереи, как и библиотеки,— постоянно пополняющиеся хранилища знаний, в которых они накапливаются. Посредством картин знание передается как бы из вторых рук, и поэтому они служат эффективным средством обучения молодежи. Однако знание, которое передается с помощью картин,— это неявное знание, его нельзя выразить в словах. Невозможно в принципе описать словами подавляющее большинство из тех бесформенных инвариантов, содержащихся в оптическом строе, который порождается картиной. Художники их могут схватить, но они не могут их выразить словами.
The Ecological approach to visual perception
J. GIBSON
Однажды я придумал, как можно посмотреть, на что было бы похоже восприятие, если бы оно на самом деле распадалось на ряд последовательных снимков. Я приделал рукоятку к затвору фотоаппарата, чтобы было удобно его открывать, приложив к глазу. Каждое нажатие пальца на спусковую кнопку сопровождалось кратковременным (200 мс или того меньше) взглядом на окружающий мир с достаточно широким обзором. Другой глаз при этом был закрыт. Испытуемого подводили к столу, на котором были собраны известные ему предметы, и просили смотреть на них до тех пор, пока он не распознает, что это за объекты. Так как он был лишен возможности сканировать стол глазами, ему приходилось совершать сканирующие движения головой, нажимая на спуск затвора для каждой новой фиксации.
В этих условиях восприятие серьезно нарушалось и задача становилась чрезвычайно трудной. То, на что при нормальном зрении уходило несколько секунд, теперь требовало множества фиксаций с помощью тахистоскопа-лорнета, и все равно ошибок было очень много. И только теперь я начинаю понимать, почему.
Зрительную фиксацию вообще нельзя сравнивать со снимком, то есть с мгновенным предъявлением. У глаза нет затвора. Глаз сканирует все поле. Фовеа переходит от одной выборки к другой, а структура строя остается инвариантной. Даже поле зрения, соответствующее определенному положению головы, несравнимо с картиной в ряду других картин (хотя когда-то я думал, что сравнимо). Скольжение поля по объемлющему строю сопровождается постепенным изъятием и прибавлением текстуры у ведущего и ведомого краев соответственно, а объемлющая структура остается инвариантной. Ни при сканировании, ни при взгляде вокруг не возникает ничего похожего на последовательность дискретных изображений.
Переход фовеа от одной выборки из строя к другой и скольжение краев поля зрения по объемлющему строю являются проприоспецифическими; эти процессы задают соответственно повороты глаза и повороты головы, то есть они точно выполняют свои функции. В первом случае имеет место зрительная кинестезия для движений глаза, во втором — кинестезия для движений головы.
Формула зрительной кинестезии для исследовательских движений глаз и головы позволяет решить многие наболевшие проблемы в теории зрительных ощущений. Почему мир не кажется движущимся, когда движутся глаза? Почему комната не выглядит вращающейся, если мы осматриваемся вокруг? Эти проблемы, имеющие давнюю историю, утрачивают теперь свою актуальность. Они возникают лишь в предположении, что зрительные стимулы и зрительные ощущения являются элементами зрительного восприятия. Если же вместо этого предположить, что зрительная система наряду с извлечением из объемлющего света информации об окружающем мире обнаруживает собственные движения, проблема исчезает. Подробнее об этом я скажу в последующих главах.
Ложная проблема вырастает из принимаемой на веру ложной аналогии между фотографированием и процессом зрительного восприятия. Фотография — это остановленное мгновение, момент, выхваченный из меняющегося строя. Пленку нужно экспонировать, затем должно сформироваться так называемое скрытое изображение, и только после этого можно проявить пленку, отпечатать фотоснимок и получить картинку. В сетчатке же нет ничего хотя бы отдаленно напоминающего скрытое изображение. Сравнение глаза с фотоаппаратом уводит далеко в сторону, но к еще худшим последствиям приводит сравнение сетчатки с фотопленкой.
Теория восприятия в виде теории последовательного ряда стимулов глубоко проникла в сознание современного человека, и не только в мышление философов, психологов и физиологов, но и в сознание «человека с улицы». Она подкрепляется прежде всего комиксами, мультфильмами, фотоснимками и кинофильмами. Мы, как и дети, многое узнаем об окружающем мире из вторичного мира рисунков. Его роль в нашей жизни столь велика, что мы склонны и первичные впечатления интерпретировать точно таким же образом. В учебниках сказано, что сетчаточное изображение — это картинка, а что такое картинка, известно всем. И я утверждал нечто подобное в своей книге о зрительном мире, и единственная проблема, которая меня беспокоила, состояла в том, как последовательность изображений может превратиться в сцену (Gibson, 1950b, гл. 8, с. 178 и далее). Я понимал, что в этом утверждении что-то неправильно, однако для обнаружения ошибки потребовались годы.
В предыдущей главе утверждалось, что картина — это поверхность, обработанная так, чтобы обеспечивалось наличие фрагмента застывшего оптического строя, в котором, помимо информации о самой поверхности, есть и информация о других предметах. Что же в таком случае представляет собой движущаяся картина, то есть кино? При демонстрации кинофильма тоже используется обработанная определенным образом поверхность, но при этой обработке на поверхность не наносятся линии и не накладываются краски. Обработка состоит в том, что с помощью проектора на поверхность проецируется тень. Передается фрагмент оптического строя, который содержит информацию не только о самой поверхности, но и о многом другом. Основное отличие этого строя состоит в том, что он подвижен. Его структура подвержена изменениям, возмущениям и трансформациям. Здесь особенно важно то, что это не застывший во времени строй.
Термин «движущиеся картины» достаточно широк. Помимо движущихся картин, создаваемых с помощью кинопленки, кинокамеры и кинопроектора на основе стробоскопического эффекта, сюда же относится и телевизионное изображение, получаемое при помощи модулируемого сканирующего луча, и движущиеся картинки в театре теней, а также многие другие разновидности движущихся изображений, основанные на оптических новшествах.
Кино и телевидение достигли такого уровня, что это уже целая наука. Тем не менее в психологии нет пока работ по восприятию кино, если не считать очерка Д. Хохберга и В. Брукса1 (Hochberg, Brooks, 1978), как нет и специалистов по этому вопросу. Все в этой области восприятия запутанно и основывается на неверных представлениях. Нам с детства навязывают идею о том, что внутри головы находится нечто вроде аппарата, похожего на диапроектор. Поскольку нам внушают, что из глаза картинка передается в мозг, то мы охотно верим, что в мозг могут поступать и целые последовательности картинок.
Мы все прекрасно знаем, что такое кадр, и нам известно также, что кинофильм состоит из последовательности кадров. Поэтому, если нам говорят, что во время демонстрации кинофильма мы воспринимаем последовательность сетчаточных кадров, которые объединяются друг с другом благодаря так называемой «инерции зрения», мы в это верим. Вот так нас и вводят в заблуждение. Тем не менее все это мы продолжаем слышать из уст теоретиков кино, начитавшихся трудов по физиологической оптике и принявших на веру ее постулаты.
Изменяющийся оптический строй можно создавать не только с помощью кинокамеры и кинопроектора. Стробоскопия — также не единственный принцип, который можно для этого использовать. Существуют другие способы создания изменяющегося оптического строя. В XIX столетии были изобретены десятки технических приспособлений, большинство из которых уже забыто: кинескопы, кинеграфы, витоскопы, витографы и т. д. Движение в изменяющемся оптическом строе иногда может быть не «кажущимся», а «реальным». Важен не сам прибор для создания движущихся картин, а зрительная информация, получаемая нами с его помощью.
Вспомним еще раз, что неподвижный оптический строй представляет собой частный случай изменяющегося строя. Неподвижный оптический строй можно получить, если встать неподвижно и смотреть на застывший мир одним глазом. В этом случае глаз продолжает работать, но работает он в несвойственном ему режиме. Оптический покой — это частный случай оптического движения, а не наоборот.
Развитие глаза в процессе эволюции было связано с необходимостью регистрировать изменения и преобразования. В реальной жизни сетчаточное изображение редко бывает неподвижным.
Следовательно, кинокартина — это наиболее общий тип изображений, а живопись и фотография — его разновидности. Что за странная идея! Она противоречит всему тому, что мы слышали об оптике.
Однако она непосредственно вытекает из законов экологической оптики. Кинематографисты гораздо ближе к жизни, чем художники.
К сожалению, у нас нет адекватного термина для описания явления, которое я буду называть систематически изменяющейся картиной, противопоставляя ее, таким образом, остановленной картине. Термин кино подразумевает, что движение добавляется к неподвижной картине. Я перебрал много терминов, но не подошли ни кинематограф, ни фотоигра. Изображению подлежит поток событий. При этом симулируются возмущения текстуры в оптическом строе вместе с имеющимися в них структурными инвариантами. Именно их и извлекает зрительная система.
Систематически изменяющаяся картина передает преобразования текстуры, ее увеличение, аннулирование и замещение, а также изъятие, добавление и срезание текстуры. Это, как было сказано в 6-й главе, «движения» в движущейся картине. Систематически изменяющиеся картины насыщены смыслом. Они подчиняются определенным законам, хотя эти законы и не излагаются в учебниках геометрии. На таких картинах с большой точностью, детально могут быть показаны люди, животные, объекты, места и события. На мой взгляд, их должны изучать и исследовать и психологи-экспериментаторы, и кинематографисты. Можно заранее сказать, что бесполезно изучать систематически изменяющиеся картины, идя традиционным путем, принятым в экспериментальной психологии, то есть вычленяя отдельные параметры «движения» и исследуя их на разных уровнях. С другой стороны, не удастся их понять, и отдавшись на волю прихотливой игры эстетической интуиции.
Как отмечалось в 10-й главе, систематически изменяющаяся картина может, разумеется, запечатлеть не только движение объекта, но и движение наблюдателя в окружающем мире; она может вызвать не только зрительное восприятие событий, но и зрительную кинестезию. Этот факт еще будет обсуждаться далее в данной главе.
Систематически изменяющуюся картину можно с помощью «стоп-кадра» превратить в застывшую. Этот прием широко используется в современном кино и телевидении. При этом становятся совершенно очевидными как различия между этими двумя видами изображения, так и сходство между ними.
Если верно, что живописное изображение или фотография в действительности представляет собой остановку изменяющегося оптического строя, то нам придется пересмотреть некоторые свои представления. Такая остановка должна быть искусственной, поскольку ни одно событие нельзя затормозить на полпути. Она представляет собой резкое прерывание течения события, после которого отсутствуют какие бы то ни было преобразования строя. Картина — это не оптический строй в данное мгновение, а результат искусственной остановки потока.
Несомненно, что художник, изображающий спокойный ландшафт, останавливает только наиболее медленно протекающие изменения и делает акцент на том, что в данном пейзаже является инвариантным, и тем не менее он все же останавливает действие.
Я думаю, что теперь мы можем понять, почему художники продолжают упорно настаивать на том, что они могут передавать «движение» на неподвижной картине. Это один из тех парадоксов, о которых я упоминал в предыдущей главе. Художники не могут воспроизвести или симулировать движение, но они, безусловно, могут задавать события.
В остановленном событии содержится информация для его восприятия. Если художник изберет правильную форму преобразования, он сможет передать ветер в ветвях деревьев. Точно так же можно передать и улыбку натурщика. Фотограф может передать процесс танца, поскольку инварианты танца отличаются от инвариантов стояния или ходьбы. Наряду с бесформенными объектными инвариантами существуют событийные инварианты.
Остановленная картина может задавать текущее событие. А систематически изменяющаяся картина может задать это событие более полно. Что касается бесформенных инвариантов, то в изменяющейся картине они сильнее, чем в неизменной, однако они все же есть и там.
The Ecological approach to visual perception
J. GIBSON