... ↑
vseslavrus в посте Metapractice (оригинал в ЖЖ)
| Этюды моделирования (31 - 18.3) быть свободным от ожиданий других людей | |||||
| Этюды моделирования (31 - 18.3) быть свободным от ожиданий других людей | metanymous | ||||
| Полу похоронный психоанализ | metanymous | ||||
Она рассмеялся и пригрозил, что засыпет грязью и мою голову, если я продолжу разговор в том же русле. Он сказал, что я человек. И как любой человек я заслужил все, что является участью человека — радость, боль, грусть и борьба - и что природа поступков человека не важна, пока он действует как воин. Понизив свой голос почти до шепота, он сказал, что если я и правда почувствовал, что мой дух извращен, я должен просто его исправить — очистить его, сделать идеальным — потому что нет задачи более стоящей во всей нашей жизни. Не исправлять свой дух — значит стремиться к смерти, а это то же самое, что стремиться к ничему, ведь смерть придет забрать нас несмотря ни на что.
Он молчал долгое время, а затем заговорил основательно убеждающим тоном: «Стремление к идеальности духа для воина — это единственная задача, достойная нашего человеческого бытия.»
Его слова сработали как катализатор. Я почувствовал, как вес моих прошлых деяний становится невыносимым и затрудняющим мое движение грузом. Я признал, что в этом не было для меня надежды. Я начал рыдать, рассказывая о своей жизни. Я говорил о том, что блуждал слишком долго, и стал слишком твердокожим к боли и грусти, за исключением некоторых случаев, когда я осознаю свое одиночество и беспомощность.
Он ничего не ответил. Он схватил меня подмышками и вытащил из клетки. Я сел, когда он отпустил меня. Он тоже присел. Между нами воцарилась напряженная тишина. Я думал, он дает мне время, чтобы собраться. Я взял блокнот и начал что-то неверно писать. «Ты чувствуешь себя как лист, направляемый лишь милостью ветра, правда?» - сказал он наконец, глядя на меня.
Я чувствовал себя именно так. Казалось, он сопереживал мне. Он сказал, что мое настроение напомнило ему песню, и начал напевать низким голосом; его пение было очень приятным, и слова уносили меня дваль: «Я так далек от небес, где был рожден. Сожалением наполняются мои мысли. Теперь, когда я так одинок, и мне грустно, как листу на ветру, порой я плачу, порой хочу рассмеяться с тоски.»
Мы долго не разговаривали. Наконец, он прервал тишину.
- С того самого дня, когда ты родился, так или иначе, кто-то что-то делал тебе - сказал он.
- Правильно. - ответил я.
- И они делали это что-то против твоей воли.
- Верно.
- И сейчас ты беспомощен, как лист на ветру.
- Правильно. Так и есть.
Я сказал, что обстоятельства моей жизни иногда опустошали меня. Он слушал внимательно, но я не мог определить, соглашался ли он, или действительно сопереживал, пока я не заметил, что он пытается скрыть улыбку.
- Неважно, как сильно ты хочешь себя пожалеть, тебе нужно что-то изменить в этом. - говорил он мягким голосом, - Это не вяжется с жизнью воина.
Он рассмеялся и запел песнь снова, но изменял интонацию определенных слов; получались глупые стенания. Он заметил, что причиной, по которой мне понравилась песня, было то, что в своей жизни я не делал ничего иного, кроме как искал во всем недостатки и поводы для жалости. Я не мог с ним спорить. Он был прав.
В то же время я верил, что у меня основательные причины чувствовать себя листом на ветру. «Самое сложное в мире это собрать настрой воина.» - сказал он. - «Нет никакой пользы в том, чтобы грустить и жаловаться, и чувствовать, что у тебя есть все основания это делать, веря при этом, что кто-то что-то нам причиняет. Никто никому ничего не причиняет, особенно воину.
- Ты здесь, со мной, потому что ты хочешь быть здесь. К этому времени ты должен был принять полную ответственность, поэтому идея о том, что ты лист, летящий по милости ветра, абсолютно неприемлема.