... ↑
vseslavrus в посте Metapractice (оригинал в ЖЖ)
He laughed and threatened to cover my head with dirt if I kept on talking in that vein. He said that I was a man. And like any man I deserved everything that was a man's lot - joy, pain, sadness and struggle - and that the nature of one's acts was unimportant as long as one acted as a warrior.
Lowering his voice to almost a whisper, he said that if I really felt that my spirit was distorted I should simply fix it - purge it, make it perfect - because there was no other task in our entire lives which was more worthwhile. Not to fix the spirit was to seek death, and that was the same as to seek nothing, since death was going to overtake us regardless of anything.
He paused for a long time and then he said with a tone of profound conviction, "To seek the perfection of the warrior's spirit is the only task worthy of our manhood."
His words acted as a catalyst. I felt the weight of my past actions as an unbearable and hindering load. I admitted that there was no hope for me. I began to weep, talking about my life. I said that I had been roaming for such a long time that I had become callous to pain and sadness,
except on certain occasions when I would realize my aloneness and my helplessness.
He did not say anything. He grabbed me by the armpits and pulled me out of the cage. I sat up when he let go of me. He also sat down. An uneasy silence set in between us. I thought he was giving me time to compose myself. I took my notebook and scribbled out of nervousness.
"You feel like a leaf at the mercy of the wind, don't you?" he finally said, staring at me.
That was exactly the way I felt. He seemed to empathize with me. He said that my mood reminded him of a song and began to sing in a low tone; his singing voice was very pleasing and the lyrics carried me away: "I'm so far away from the sky where I was born. Immense nostalgia
invades my thoughts. Now that I am so alone and sad like a leaf in the wind, sometimes I want to weep, sometimes I want to laugh with longing."
We did not speak for a long while. He finally broke the silence.
"Since the day you were born, one way or another, someone has been doing something to you," he said.
"That's correct," I said.
"And they have been doing something to you against your will."
"True."
"And by now you're helpless, like a leaf in the wind."
"That's correct. That's the way it is."
I said that the circumstances of my life had sometimes been devastating. He listened attentively but I could not figure out whether he was just being agreeable or genuinely concerned until I noticed that he was trying to hide a smile.
"No matter how much you like to feel sorry for yourself, you have to change that," he said in a soft tone. "It doesn't jibe with the life of a warrior."
He laughed and sang the song again but contorted the intonation of certain words; the result was a ludicrous lament. He pointed out that the reason I had liked the song was because in my own life I had done nothing else but find flaws with everything and lament. I could not argue with
him. He was correct.
Yet I believed I had sufficient reason to justify my feeling of being like a leaf in the wind. "The hardest thing in the world is to assume the mood of a warrior," he said. "It is of no use to be sad and complain and feel justified in doing so, believing that someone is always doing
something to us. Nobody is doing anything to anybody, much less to a warrior.
"You are here, with me, because you want to be here. You should have assumed full responsibility by now, so the idea that you are at the mercy of the wind would be inadmissible."
1 комментарий
Я испытал крайне приятное ощущение умиротворенности и удовлетворения. Мир в тот момент показался мне спокойным. Стояла абсолютная тишина, и в то же время она была расслабляющей. Я не был привычен к такого рода тишине. Я попытался говорить, но он цыкнул на меня. Спустя некоторое время безмятежность этого места начала оказывать влияние на мой настрой. Я начал думать о своей жизни и о личной истории и испытывать знакомое ощущение грусти и сожаления. Я сказал ему, что не заслужил быть здесь, что этот мир силен и честен, а я слаб, и что мой дух извращен обстоятельствами моей жизни.
Она рассмеялся и пригрозил, что засыпет грязью и мою голову, если я продолжу разговор в том же русле. Он сказал, что я человек. И как любой человек я заслужил все, что является участью человека — радость, боль, грусть и борьба - и что природа поступков человека не важна, пока он действует как воин. Понизив свой голос почти до шепота, он сказал, что если я и правда почувствовал, что мой дух извращен, я должен просто его исправить — очистить его, сделать идеальным — потому что нет задачи более стоящей во всей нашей жизни. Не исправлять свой дух — значит стремиться к смерти, а это то же самое, что стремиться к ничему, ведь смерть придет забрать нас несмотря ни на что.
Он молчал долгое время, а затем заговорил основательно убеждающим тоном: «Стремление к идеальности духа для воина — это единственная задача, достойная нашего человеческого бытия.»
Его слова сработали как катализатор. Я почувствовал, как вес моих прошлых деяний становится невыносимым и затрудняющим мое движение грузом. Я признал, что в этом не было для меня надежды. Я начал рыдать, рассказывая о своей жизни. Я говорил о том, что блуждал слишком долго, и стал слишком твердокожим к боли и грусти, за исключением некоторых случаев, когда я осознаю свое одиночество и беспомощность.
Он ничего не ответил. Он схватил меня подмышками и вытащил из клетки. Я сел, когда он отпустил меня. Он тоже присел. Между нами воцарилась напряженная тишина. Я думал, он дает мне время, чтобы собраться. Я взял блокнот и начал что-то неверно писать. «Ты чувствуешь себя как лист, направляемый лишь милостью ветра, правда?» - сказал он наконец, глядя на меня.
Я чувствовал себя именно так. Казалось, он сопереживал мне. Он сказал, что мое настроение напомнило ему песню, и начал напевать низким голосом; его пение было очень приятным, и слова уносили меня дваль: «Я так далек от небес, где был рожден. Сожалением наполняются мои мысли. Теперь, когда я так одинок, и мне грустно, как листу на ветру, порой я плачу, порой хочу рассмеяться с тоски.»
Мы долго не разговаривали. Наконец, он прервал тишину.
- С того самого дня, когда ты родился, так или иначе, кто-то что-то делал тебе - сказал он.
- Правильно. - ответил я.
- И они делали это что-то против твоей воли.
- Верно.
- И сейчас ты беспомощен, как лист на ветру.
- Правильно. Так и есть.
Я сказал, что обстоятельства моей жизни иногда опустошали меня. Он слушал внимательно, но я не мог определить, соглашался ли он, или действительно сопереживал, пока я не заметил, что он пытается скрыть улыбку.
- Неважно, как сильно ты хочешь себя пожалеть, тебе нужно что-то изменить в этом. - говорил он мягким голосом, - Это не вяжется с жизнью воина.
Он рассмеялся и запел песнь снова, но изменял интонацию определенных слов; получались глупые стенания. Он заметил, что причиной, по которой мне понравилась песня, было то, что в своей жизни я не делал ничего иного, кроме как искал во всем недостатки и поводы для жалости. Я не мог с ним спорить. Он был прав.
В то же время я верил, что у меня основательные причины чувствовать себя листом на ветру. «Самое сложное в мире это собрать настрой воина.» - сказал он. - «Нет никакой пользы в том, чтобы грустить и жаловаться, и чувствовать, что у тебя есть все основания это делать, веря при этом, что кто-то что-то нам причиняет. Никто никому ничего не причиняет, особенно воину.
- Ты здесь, со мной, потому что ты хочешь быть здесь. К этому времени ты должен был принять полную ответственность, поэтому идея о том, что ты лист, летящий по милости ветра, абсолютно неприемлема.
Она рассмеялся и пригрозил, что засыпет грязью и мою голову, если я продолжу разговор в том же русле. Он сказал, что я человек. И как любой человек я заслужил все, что является участью человека — радость, боль, грусть и борьба - и что природа поступков человека не важна, пока он действует как воин. Понизив свой голос почти до шепота, он сказал, что если я и правда почувствовал, что мой дух извращен, я должен просто его исправить — очистить его, сделать идеальным — потому что нет задачи более стоящей во всей нашей жизни. Не исправлять свой дух — значит стремиться к смерти, а это то же самое, что стремиться к ничему, ведь смерть придет забрать нас несмотря ни на что.
Он молчал долгое время, а затем заговорил основательно убеждающим тоном: «Стремление к идеальности духа для воина — это единственная задача, достойная нашего человеческого бытия.»
Его слова сработали как катализатор. Я почувствовал, как вес моих прошлых деяний становится невыносимым и затрудняющим мое движение грузом. Я признал, что в этом не было для меня надежды. Я начал рыдать, рассказывая о своей жизни. Я говорил о том, что блуждал слишком долго, и стал слишком твердокожим к боли и грусти, за исключением некоторых случаев, когда я осознаю свое одиночество и беспомощность.
Он ничего не ответил. Он схватил меня подмышками и вытащил из клетки. Я сел, когда он отпустил меня. Он тоже присел. Между нами воцарилась напряженная тишина. Я думал, он дает мне время, чтобы собраться. Я взял блокнот и начал что-то неверно писать. «Ты чувствуешь себя как лист, направляемый лишь милостью ветра, правда?» - сказал он наконец, глядя на меня.
Я чувствовал себя именно так. Казалось, он сопереживал мне. Он сказал, что мое настроение напомнило ему песню, и начал напевать низким голосом; его пение было очень приятным, и слова уносили меня дваль: «Я так далек от небес, где был рожден. Сожалением наполняются мои мысли. Теперь, когда я так одинок, и мне грустно, как листу на ветру, порой я плачу, порой хочу рассмеяться с тоски.»
Мы долго не разговаривали. Наконец, он прервал тишину.
- С того самого дня, когда ты родился, так или иначе, кто-то что-то делал тебе - сказал он.
- Правильно. - ответил я.
- И они делали это что-то против твоей воли.
- Верно.
- И сейчас ты беспомощен, как лист на ветру.
- Правильно. Так и есть.
Я сказал, что обстоятельства моей жизни иногда опустошали меня. Он слушал внимательно, но я не мог определить, соглашался ли он, или действительно сопереживал, пока я не заметил, что он пытается скрыть улыбку.
- Неважно, как сильно ты хочешь себя пожалеть, тебе нужно что-то изменить в этом. - говорил он мягким голосом, - Это не вяжется с жизнью воина.
Он рассмеялся и запел песнь снова, но изменял интонацию определенных слов; получались глупые стенания. Он заметил, что причиной, по которой мне понравилась песня, было то, что в своей жизни я не делал ничего иного, кроме как искал во всем недостатки и поводы для жалости. Я не мог с ним спорить. Он был прав.
В то же время я верил, что у меня основательные причины чувствовать себя листом на ветру. «Самое сложное в мире это собрать настрой воина.» - сказал он. - «Нет никакой пользы в том, чтобы грустить и жаловаться, и чувствовать, что у тебя есть все основания это делать, веря при этом, что кто-то что-то нам причиняет. Никто никому ничего не причиняет, особенно воину.
- Ты здесь, со мной, потому что ты хочешь быть здесь. К этому времени ты должен был принять полную ответственность, поэтому идея о том, что ты лист, летящий по милости ветра, абсолютно неприемлема.