Re: 90% энергии на ее же самосохранение ↑
klizardin в посте Metapractice (оригинал в ЖЖ)
да, конечно, интересно.
53 комментария
сначала старые сначала новые
Хорошо. Я чуть позже размещу их здесь.
«Разве не следует держать в узде наши желания?»
Когда они обузданы с помощью их подавления, то теряют свою энергию, и в этом процессе восприятие притупляется, ум становится нечувствительным. Хотя идет поиск свободы, нет энергии, чтобы найти ее. Требуется обилие энергии, чтобы найти истину, и эта энергию рассеивается из-за конфликта, который следует из подавления, соответствия, принуждения. Но уступка желанию также порождает внутреннее противоречие, которое опять же рассеивает энергию.
«Тогда как сохранить энергию?»
Желание сохранять энергию – это жадность. Существенную энергию нельзя сохранить или накопить, она возникает с прекращением противоречия внутри себя. По его собственной природе желание вызывает противоречие и конфликт. Желание – это энергия, и его нужно понять, его нельзя просто подавлять или заставлять соответствовать. Любое усилие принудить или дисциплинировать желание приводит к конфликту, который влечет за собой нечувствительность. Все запутанные пути желания должны быть известны и поняты. Вас нельзя этому научить, и вы не можете изучить пути желания. Понимать желание – означает, не основываясь на выборе, осознавать его движения. Если вы уничтожаете желание, вы уничтожаете чувствительность, также как интенсивность, которая является необходимой для понимания истины.
«А разве нет интенсивности, когда ум направлен на что-то одно?»
Такая интенсивность – помеха для действительности, потому что она результат ограничения, сужение ума через воздействие воли, а воля – это желание. Существует интенсивность, которая совершенно отличается, удивительная интенсивность, которая приходит с целостным бытием, то есть когда все ваше бытие объединено, а не собрано воедино из-за желания результата.
Комментарии к жизни
Джидду Кришнамурти
Когда они обузданы с помощью их подавления, то теряют свою энергию, и в этом процессе восприятие притупляется, ум становится нечувствительным. Хотя идет поиск свободы, нет энергии, чтобы найти ее. Требуется обилие энергии, чтобы найти истину, и эта энергию рассеивается из-за конфликта, который следует из подавления, соответствия, принуждения. Но уступка желанию также порождает внутреннее противоречие, которое опять же рассеивает энергию.
«Тогда как сохранить энергию?»
Желание сохранять энергию – это жадность. Существенную энергию нельзя сохранить или накопить, она возникает с прекращением противоречия внутри себя. По его собственной природе желание вызывает противоречие и конфликт. Желание – это энергия, и его нужно понять, его нельзя просто подавлять или заставлять соответствовать. Любое усилие принудить или дисциплинировать желание приводит к конфликту, который влечет за собой нечувствительность. Все запутанные пути желания должны быть известны и поняты. Вас нельзя этому научить, и вы не можете изучить пути желания. Понимать желание – означает, не основываясь на выборе, осознавать его движения. Если вы уничтожаете желание, вы уничтожаете чувствительность, также как интенсивность, которая является необходимой для понимания истины.
«А разве нет интенсивности, когда ум направлен на что-то одно?»
Такая интенсивность – помеха для действительности, потому что она результат ограничения, сужение ума через воздействие воли, а воля – это желание. Существует интенсивность, которая совершенно отличается, удивительная интенсивность, которая приходит с целостным бытием, то есть когда все ваше бытие объединено, а не собрано воедино из-за желания результата.
Комментарии к жизни
Джидду Кришнамурти
да, спасибо, так легче понимать Кришнамурти.
В маленьком, заброшенном саду у обочины цвело множество ярких цветов. В полдень в саду среди листьев дерева в тени от солнца пряталась ворона. Ее тело опиралось на ветку, а перья прикрывали когти. Она звала или отвечала другим воронам, и в течение десяти минут в ее карканье было пять или шесть различных звуков. В ее арсенале, по всей видимости, было намного больше звуков, но в данный момент ее устроили эти несколько. Она была ярко-черной, с серой шеей, с необыкновенными глазами, которые никогда не были спокойными, с клювом твердым и острым. Она полностью расслабилась и в то же самое время оставалась полностью активной.
Было удивительно, как ум полностью соединился с той птицей. Он не наблюдал за ней, хотя рассматривал каждую деталь, сам он не притворялся птицей, поскольку не было никакого отождествления с ней, но он был с птицей, с ее глазами и острым клювом, как море с рыбой. Он был с птицей, и все же он проходил сквозь нее и вне ее. Острый, агрессивный и испуганный ум вороны был частью ума, который охватывал моря и время.
Этот ум был обширным, безграничным, вне всякой меры, и все же он осознавал малейшее движение глаз той черной вороны среди новых, блестящих листьев. Он осознавал падающие лепестки, но не имел никакого центра внимания, никакой точки, от которой можно было бы следить. В отличие от пространства, которое всегда имеет в себе что-нибудь: частицу пыли, земли или небес, – он был полностью пуст и являясь пустым, мог следить без причины. У его внимания не было ни корня, ни ветвей. Вся энергия была в той пустой неподвижности. Это не была энергия, созданная с намерением, которая скоро рассеется. Это была энергия всего начала, жизнь, что не имеет времени как окончания.
Было удивительно, как ум полностью соединился с той птицей. Он не наблюдал за ней, хотя рассматривал каждую деталь, сам он не притворялся птицей, поскольку не было никакого отождествления с ней, но он был с птицей, с ее глазами и острым клювом, как море с рыбой. Он был с птицей, и все же он проходил сквозь нее и вне ее. Острый, агрессивный и испуганный ум вороны был частью ума, который охватывал моря и время.
Этот ум был обширным, безграничным, вне всякой меры, и все же он осознавал малейшее движение глаз той черной вороны среди новых, блестящих листьев. Он осознавал падающие лепестки, но не имел никакого центра внимания, никакой точки, от которой можно было бы следить. В отличие от пространства, которое всегда имеет в себе что-нибудь: частицу пыли, земли или небес, – он был полностью пуст и являясь пустым, мог следить без причины. У его внимания не было ни корня, ни ветвей. Вся энергия была в той пустой неподвижности. Это не была энергия, созданная с намерением, которая скоро рассеется. Это была энергия всего начала, жизнь, что не имеет времени как окончания.
Как забавно схожи домысел и тревога. Оба они являются продуктом деятельности неустанного размышления. У неугомонного ума должен быть арсенал чередующихся выражений и поступков. Он должен занимать себя постоянно нагнетающимися чувствами и меняющимися интересами. Все это составляющие домыслов.
Домысел – это полное противопоставление ясности и искренности. Распространять слухи означает убегать от себя, а бегство от реальности – причина беспокойства. По своей сути уход от действительности это и есть беспокойство. Озабоченность делами других кажется естественной для большинства людей, что проявляется в массовом чтении газетных и журнальных статей, распространяющих слухи об убийствах, разводах и т. п. Как нам интересно, что другие думают о нас, так и нам ужасно важно знать все о других. Отсюда возникает неявная, едва заметная, вкрадчивая форма цинизма и поклонения авторитету. Таким образом, мы становимся все более и более подвержены влиянию внешних факторов, а внутри пустеем. Чем больше внимания мы уделяем внешнему миру, тем больше чувств и увлечений у нас появляется. Все это играет на руку уму, не знающему покоя, который не способен на глубокий поиск и открытие.
Домысел – это проявление беспокойного ума. Если вы молчите, это еще не означает спокойствие ума. Спокойствие не возникает вместе с воздержанием или ограничением, оно возникает в результате понимания того, что есть. Чтобы понять то, что есть, необходимо быстрое осознание, так как то, что есть, не является неподвижным.
Домысел – это полное противопоставление ясности и искренности. Распространять слухи означает убегать от себя, а бегство от реальности – причина беспокойства. По своей сути уход от действительности это и есть беспокойство. Озабоченность делами других кажется естественной для большинства людей, что проявляется в массовом чтении газетных и журнальных статей, распространяющих слухи об убийствах, разводах и т. п. Как нам интересно, что другие думают о нас, так и нам ужасно важно знать все о других. Отсюда возникает неявная, едва заметная, вкрадчивая форма цинизма и поклонения авторитету. Таким образом, мы становимся все более и более подвержены влиянию внешних факторов, а внутри пустеем. Чем больше внимания мы уделяем внешнему миру, тем больше чувств и увлечений у нас появляется. Все это играет на руку уму, не знающему покоя, который не способен на глубокий поиск и открытие.
Домысел – это проявление беспокойного ума. Если вы молчите, это еще не означает спокойствие ума. Спокойствие не возникает вместе с воздержанием или ограничением, оно возникает в результате понимания того, что есть. Чтобы понять то, что есть, необходимо быстрое осознание, так как то, что есть, не является неподвижным.
Из-за постоянного напряжения в силу привычки и влияния внешних факторов, часть нашего сознания стала возбужденной и беспокойной. Современная жизнь поддерживает в нас такое состояние. Она отвлекает наше внимание, что является лишь способом самозащиты. Защита – это сопротивление, мешающее пониманию.
Тревога, как и домысел, имеет сходство с напряжением и важностью, но если присмотреться, то можно понять, что тревога берет свое начало в увлечении, а не в искренности. Увлечения постоянно меняются, поэтому объекты тревоги и домыслов тоже изменчивы. Перемена – это всего лишь видоизмененное продолжение. Волнениям и домыслам можно положить конец только тогда, когда вы осознаете причину беспокойства вашего ума. Простое воздержание, контроль или дисциплина не приносят спокойствия, а только отупляют ум, делают его нечувствительным и ограниченным.
Тревога, как и домысел, имеет сходство с напряжением и важностью, но если присмотреться, то можно понять, что тревога берет свое начало в увлечении, а не в искренности. Увлечения постоянно меняются, поэтому объекты тревоги и домыслов тоже изменчивы. Перемена – это всего лишь видоизмененное продолжение. Волнениям и домыслам можно положить конец только тогда, когда вы осознаете причину беспокойства вашего ума. Простое воздержание, контроль или дисциплина не приносят спокойствия, а только отупляют ум, делают его нечувствительным и ограниченным.
Автомобиль остановился у дома. Лай собаки, разгрузка автомобиля и общее волнение никоим образом не затрагивали эту необыкновенную тишину. Не было никакого волнения, и спокойствие продолжалось. Среди сосен гулял ветер, тени становились длинными, вдали среди кустарников кралась дикая кошка.
В этой тишине было движение, и движение не было отвлечением. Не было никакого фиксированного внимания, чтобы быть отвлеченным. Отвлечение возникает, когда интерес перемещается с главного. Но в этой тишине было отсутствие заинтересованности, и не было никакого далекого ухода от действительности. Движение не происходило вне тишины, а было внутри нее. Это была неподвижность, не вызванная смертью, затуханием, а жизнью, в которой было полное отсутствие противоречия.
Большинству из нас борьба между болью и удовольствием, побуждение к деятельности придает смысл жизни. А если это побуждение убрать, мы бы были в растерянности и скоро распались бы. Но эта неподвижность и ее движение были творчеством, вечно обновляющим себя. Это было движение, которое не имело никакого начала и никакого окончания. Это была вечность. Движение подразумевает время. Но здесь не существовало никакого времени. Время – это больше и меньше, близко и далеко, вчера и завтра. Но в этой неподвижности всякое сравнение прекращалось. Это не была тишина, которая заканчивается, чтобы начаться снова. Не было никакого повторения. Множественные уловки хитрого ума полностью отсутствовали.
В этой тишине было движение, и движение не было отвлечением. Не было никакого фиксированного внимания, чтобы быть отвлеченным. Отвлечение возникает, когда интерес перемещается с главного. Но в этой тишине было отсутствие заинтересованности, и не было никакого далекого ухода от действительности. Движение не происходило вне тишины, а было внутри нее. Это была неподвижность, не вызванная смертью, затуханием, а жизнью, в которой было полное отсутствие противоречия.
Большинству из нас борьба между болью и удовольствием, побуждение к деятельности придает смысл жизни. А если это побуждение убрать, мы бы были в растерянности и скоро распались бы. Но эта неподвижность и ее движение были творчеством, вечно обновляющим себя. Это было движение, которое не имело никакого начала и никакого окончания. Это была вечность. Движение подразумевает время. Но здесь не существовало никакого времени. Время – это больше и меньше, близко и далеко, вчера и завтра. Но в этой неподвижности всякое сравнение прекращалось. Это не была тишина, которая заканчивается, чтобы начаться снова. Не было никакого повторения. Множественные уловки хитрого ума полностью отсутствовали.
У него был приятный голос, и чувствовалось наслаждение, рожденное любовью к словам и их значению. Он пел с непринужденностью из-за длительной практики и увлечения. В то мгновение, когда он начал петь, он забыл обо всем.
Через поле доносился звук флейты. Она звучала с остановками, но тон был чистым и нежным. Играющий сидел в густой тени большого дерева, а за ним вдалеке возвышались горы. Молчаливые горы, песня и звук флейты, казалось, встречались и исчезали, чтобы начаться снова. Шумные попугаи взлетали, и вновь слышалось звучание флейты и глубокая обладающая силой песнь. Было раннее утро, и солнце поднималось из-за деревьев. Люди, болтая и смеясь, шли из деревень в город. Флейта и песнь привлекали внимание, и несколько прохожих остановились, чтобы послушать. Они сели на дорожку, и красота песни, и прелесть утра пленили их, что не было нарушено свистом отдаленного поезда никоим образом. Напротив, все звуки, казалось, смешались и наполнили землю. Даже громкое карканье вороны не мешало.
Как удивительно нас пленяют звуки слов, и как для нас стали важны сами слова: страна, бог, священник, демократия, революция. Мы живем словами и восхищением от ощущений, которые они дают. И именно эти ощущения стали так важны. От слов получают удовольствие, потому что их звуки повторно пробуждают забытые ощущения. Удовлетворение от них еще больше, когда словами заменяют фактическое, то, что есть. Мы пробуем заполнить нашу внутреннюю пустоту словами, звуком, шумом, деятельностью. Музыка и песнь – счастливое спасение от нас самих, от нашей мелочности и скуки. Слова заполняют наши библиотеки, а как много мы говорим! Мы едва осмеливаемся побыть без книги, быть незанятыми, побыть в уединении. Когда мы один на один с собой, ум взволнован, блуждая повсеместно, беспокоясь, вспоминая, сражаясь. Поэтому уединения нет, ум никогда не молчит.
Через поле доносился звук флейты. Она звучала с остановками, но тон был чистым и нежным. Играющий сидел в густой тени большого дерева, а за ним вдалеке возвышались горы. Молчаливые горы, песня и звук флейты, казалось, встречались и исчезали, чтобы начаться снова. Шумные попугаи взлетали, и вновь слышалось звучание флейты и глубокая обладающая силой песнь. Было раннее утро, и солнце поднималось из-за деревьев. Люди, болтая и смеясь, шли из деревень в город. Флейта и песнь привлекали внимание, и несколько прохожих остановились, чтобы послушать. Они сели на дорожку, и красота песни, и прелесть утра пленили их, что не было нарушено свистом отдаленного поезда никоим образом. Напротив, все звуки, казалось, смешались и наполнили землю. Даже громкое карканье вороны не мешало.
Как удивительно нас пленяют звуки слов, и как для нас стали важны сами слова: страна, бог, священник, демократия, революция. Мы живем словами и восхищением от ощущений, которые они дают. И именно эти ощущения стали так важны. От слов получают удовольствие, потому что их звуки повторно пробуждают забытые ощущения. Удовлетворение от них еще больше, когда словами заменяют фактическое, то, что есть. Мы пробуем заполнить нашу внутреннюю пустоту словами, звуком, шумом, деятельностью. Музыка и песнь – счастливое спасение от нас самих, от нашей мелочности и скуки. Слова заполняют наши библиотеки, а как много мы говорим! Мы едва осмеливаемся побыть без книги, быть незанятыми, побыть в уединении. Когда мы один на один с собой, ум взволнован, блуждая повсеместно, беспокоясь, вспоминая, сражаясь. Поэтому уединения нет, ум никогда не молчит.
Свобода от желания найти ответ важна для понимания проблемы. Эта свобода дает спонтанность полного внимания. Ум не отвлечен никакими вторичными вопросами. Пока существует конфликт или противостояние проблеме, не может быть никакого понимания, поскольку этот конфликт – отвлечение от проблемы. Понимание существует только тогда, когда есть общность, а общность невозможна, пока есть сопротивление или раздор, страх или слепое принятие. Нужно найти правильное отношение к проблеме, что является началом понимания.
Но как возникнет правильное отношение к проблеме, когда вы только заинтересованы в избавлении от нее, что означает найти ей решение? Правильное отношение означает общность с ней, а общность не может существовать, если есть активное или пассивное сопротивление. Подход к проблеме более важен, чем сама проблема. Подход определяет проблему, результат. Цель и средства для ее достижения неотделимы от подхода. Подход определяет судьбу проблемы. Как вы расцениваете проблему – вот что самое важное, потому что ваше отношение и предубеждения, ваши опасения и надежды отразятся на ней.
Осознание без необходимости выбора способа вашего подхода даст правильное отношение к проблеме. Проблема создана вами самими, так что ответ должен быть в вас. Вы и проблема едины, а не два отдельных процесса. Вы есть проблема.
...
Проблемы будут всегда существовать там, где действия «я» являются доминирующими. Необходима постоянная бдительность, чтобы осознавать, которые из них являются и которые не являются деятельностью «я». Эта бдительность – не принудительное внимание, а всеобъемлющее понимание, которое не является результатом выбора. Принудительное внимание придает силу «я», оно становится заменой и зависимостью.
Осознание, с другой стороны, не вызвано самопринуждением, оно не результат практики. Это понимание полностью всей сути проблемы, скрытой, так же как и поверхностной. Поверхностное должно быть понято для того, чтобы скрытое проявило себя. Скрытое не может выявиться, если поверхностный ум не утихает. Этот целостный процесс не понять на словах, и опыт здесь не поможет. Словесный поток указывает на тупость ума, а опыт, будучи накоплением, приводит к повторяемости.
Осознание – это не вопрос решительности, поскольку целенаправленное побуждение есть сопротивление, которое имеет тенденцию к исключительности. Осознание – это тихое и непреднамеренное наблюдение того, что есть. При таком осознании проблема разворачивает себя, и таким образом она полностью и всецело становится понятной.
Но как возникнет правильное отношение к проблеме, когда вы только заинтересованы в избавлении от нее, что означает найти ей решение? Правильное отношение означает общность с ней, а общность не может существовать, если есть активное или пассивное сопротивление. Подход к проблеме более важен, чем сама проблема. Подход определяет проблему, результат. Цель и средства для ее достижения неотделимы от подхода. Подход определяет судьбу проблемы. Как вы расцениваете проблему – вот что самое важное, потому что ваше отношение и предубеждения, ваши опасения и надежды отразятся на ней.
Осознание без необходимости выбора способа вашего подхода даст правильное отношение к проблеме. Проблема создана вами самими, так что ответ должен быть в вас. Вы и проблема едины, а не два отдельных процесса. Вы есть проблема.
...
Проблемы будут всегда существовать там, где действия «я» являются доминирующими. Необходима постоянная бдительность, чтобы осознавать, которые из них являются и которые не являются деятельностью «я». Эта бдительность – не принудительное внимание, а всеобъемлющее понимание, которое не является результатом выбора. Принудительное внимание придает силу «я», оно становится заменой и зависимостью.
Осознание, с другой стороны, не вызвано самопринуждением, оно не результат практики. Это понимание полностью всей сути проблемы, скрытой, так же как и поверхностной. Поверхностное должно быть понято для того, чтобы скрытое проявило себя. Скрытое не может выявиться, если поверхностный ум не утихает. Этот целостный процесс не понять на словах, и опыт здесь не поможет. Словесный поток указывает на тупость ума, а опыт, будучи накоплением, приводит к повторяемости.
Осознание – это не вопрос решительности, поскольку целенаправленное побуждение есть сопротивление, которое имеет тенденцию к исключительности. Осознание – это тихое и непреднамеренное наблюдение того, что есть. При таком осознании проблема разворачивает себя, и таким образом она полностью и всецело становится понятной.
Чтобы понять, кто вы есть, приятно это или неприятно, необходимо избавиться полностью от выдумки, идеала, от самоспроецированного будущего состояния. Только тогда вы сможете принять то, что есть. Чтобы понимать то, что есть, необходимо освободиться от всего, что отвлекает внимание. Отвлечение внимания – это осуждение или оправдание того, что есть.
Отвлечение внимания – это сравнение, это – сопротивление или строгость по отношению к фактическому. Отвлечение внимания – это само усилие или принуждение к пониманию. Любое отвлечение внимания – это помеха для быстрого следования за тем, что есть. То, что есть, не является неподвижным, оно находится в постоянном движении, и, чтобы следовать за ним, ум не должен быть привязан ни к какой вере, ни к какой надежде на успех или страху неудачи. Только пассивное и все же внимательное осознание может раскрыть то, что есть. Это раскрытие не зависит от времени.
Отвлечение внимания – это сравнение, это – сопротивление или строгость по отношению к фактическому. Отвлечение внимания – это само усилие или принуждение к пониманию. Любое отвлечение внимания – это помеха для быстрого следования за тем, что есть. То, что есть, не является неподвижным, оно находится в постоянном движении, и, чтобы следовать за ним, ум не должен быть привязан ни к какой вере, ни к какой надежде на успех или страху неудачи. Только пассивное и все же внимательное осознание может раскрыть то, что есть. Это раскрытие не зависит от времени.
Поиск результата и успеха связывает, ограничивает, он вечно приходит к завершению. Получение – это процесс окончания. Прибыть означает смерть. И все же, это именно то, что мы ищем, не так ли? Мы ищем смерть, только называем это результатом, целью, назначением. Мы хотим прибыть. Мы утомлены этой извечной борьбой, и мы хотим добраться туда – «туда», где бы оно ни находилось. Мы не видим расточительную пагубность борьбы, но через достижение результата желаем освободиться от нее.
Мы не понимаем суть борьбы, противоречия и поэтому мы используем их как средство получения того, что мы хотим, самого удовлетворяющего. И то, что больше всего удовлетворяет, определено интенсивностью нашего недовольства. Это желание результата всегда заканчивается его достижением. Но мы хотим «никогда не заканчиваемого» результата. Так в чем же наша проблема? Как освободиться от тяги к результатам, так ведь?
Мы не понимаем суть борьбы, противоречия и поэтому мы используем их как средство получения того, что мы хотим, самого удовлетворяющего. И то, что больше всего удовлетворяет, определено интенсивностью нашего недовольства. Это желание результата всегда заканчивается его достижением. Но мы хотим «никогда не заканчиваемого» результата. Так в чем же наша проблема? Как освободиться от тяги к результатам, так ведь?
Это была приятная компания. Большинство из них были увлечены, а тех, кто слушал, чтобы опровергнуть все, было немного. Умение слушать – это искусство, которым нелегко овладеть, но в нем есть красота и великое понимание. Мы слушаем различными глубинами нашего существа, но наше умение слушать всегда отталкивается от предвзятого мнения или от специфической точки зрения. Мы не слушаем просто, всегда есть мешающая завеса наших собственных мыслей, умозаключений и предубеждений.
Мы слушаем с удовольствием или неприятием, с восторгом или отвращением, но это не умение слушать. Чтобы слышать, должна возникнуть внутренняя тишина, свобода от напряжения запоминания, расслабленность внимания. В этом внимательном, но все же пассивном состоянии можно услышать то, что за пределами устного умозаключения. Слова путают, они – это только внешнее средство общения. Но чтобы общаться без шума слов, должно быть умение слышать с помощью наблюдения и пассивности. Те, кто любит, могут слышать, но чрезвычайно редко можно встретить умеющего слушать. Большинство из нас – сторонники результатов, мы достигаем цели, мы вечно преодолеваем и побеждаем и оттого не умеем слушать. Только умея слушать, можно уловить песню слов.
...
«Вы подразумеваете свободу от противоречия желания или от самого желания?»
Являются ли противоречие и желание двумя разными состояниями? Если так, наше исследование должно привести к иллюзии. Если бы не было волнения из-за удовольствия или боли, желания, стремления и получения, активного или пассивного, возникло бы желание? И хотим ли мы избавиться от волнения? Если мы сможем понять это, то мы можем быть способны вникнуть в значение желания. Противоречие – это самосознание, сосредоточение внимания с помощью волнения – это желание. Ведь вы хотите избавиться от противоречащего элемента в желании и оставить приятный элемент? И удовольствие, и противоречие являются тревожащими, ведь так? Или вы думаете, что удовольствие не тревожит?
Мы слушаем с удовольствием или неприятием, с восторгом или отвращением, но это не умение слушать. Чтобы слышать, должна возникнуть внутренняя тишина, свобода от напряжения запоминания, расслабленность внимания. В этом внимательном, но все же пассивном состоянии можно услышать то, что за пределами устного умозаключения. Слова путают, они – это только внешнее средство общения. Но чтобы общаться без шума слов, должно быть умение слышать с помощью наблюдения и пассивности. Те, кто любит, могут слышать, но чрезвычайно редко можно встретить умеющего слушать. Большинство из нас – сторонники результатов, мы достигаем цели, мы вечно преодолеваем и побеждаем и оттого не умеем слушать. Только умея слушать, можно уловить песню слов.
...
«Вы подразумеваете свободу от противоречия желания или от самого желания?»
Являются ли противоречие и желание двумя разными состояниями? Если так, наше исследование должно привести к иллюзии. Если бы не было волнения из-за удовольствия или боли, желания, стремления и получения, активного или пассивного, возникло бы желание? И хотим ли мы избавиться от волнения? Если мы сможем понять это, то мы можем быть способны вникнуть в значение желания. Противоречие – это самосознание, сосредоточение внимания с помощью волнения – это желание. Ведь вы хотите избавиться от противоречащего элемента в желании и оставить приятный элемент? И удовольствие, и противоречие являются тревожащими, ведь так? Или вы думаете, что удовольствие не тревожит?
Чувствительность – это не культурное следствие, результат влияния, это состояние чуткости, доверительности. Доверительное – это скрытое, неизвестное, непредсказуемое. Но мы заботимся о том, чтобы не быть чувствительными, это слишком болезненно, слишком изнуряюще, это требует постоянного умения приспосабливаться, что является проявлением внимания. Проявлять внимание означает быть осторожным, но мы, скорее, предпочитаем, чтобы нас утешали, погружали в сон, оглупляли.
Газеты, журналы, книги из-за нашего пристрастия к чтению оставляют на нас свой отупляющий отпечаток, так как чтение – это изумительное бегство, подобно спиртному или обряду. Мы хотим убежать от боли жизни, и оглупление – это самый эффективный способ: оглупление, вызванное объяснениями, следованием за лидером или идеалом, отождествлением с каким-то достижением, каким-то ярлыком или характеристикой. Большинство из нас хочет, чтобы их сделали глупыми, а для погружения ума в сон привычка очень эффективна. Привычка самодисциплины, тренировки, поддержания усилия стать кем-то – все это одобряемые способы, чтобы вас сделать нечувствительными.
Газеты, журналы, книги из-за нашего пристрастия к чтению оставляют на нас свой отупляющий отпечаток, так как чтение – это изумительное бегство, подобно спиртному или обряду. Мы хотим убежать от боли жизни, и оглупление – это самый эффективный способ: оглупление, вызванное объяснениями, следованием за лидером или идеалом, отождествлением с каким-то достижением, каким-то ярлыком или характеристикой. Большинство из нас хочет, чтобы их сделали глупыми, а для погружения ума в сон привычка очень эффективна. Привычка самодисциплины, тренировки, поддержания усилия стать кем-то – все это одобряемые способы, чтобы вас сделать нечувствительными.
Действительно ли творческое счастье осуществимо? То есть, может ли ум находиться в контакте с тем, что является источником всего счастья? Может ли открытость быть поддержана, несмотря на знания, умения и навыки, несмотря на образование и давление в нашей жизни? Она может быть, но только тогда, когда обучающий обучается этой реальности, только когда тот, кто преподает, сам находится в контакте с источником творческого счастья.
Так что наша проблема – не в ученике, ребенке, а в преподавателе и родителе. Образование – порочный круг, но только когда мы не видим важность, существенную необходимость за всем этим наивысшего счастья. В конце концов, быть открытым для источника всего счастья – это самая искусная религия, но чтобы понимать это счастье, вы должны направить особое внимание на него, как вы делаете это по отношению к бизнесу. Профессия учителя – это не просто обычная работа, а выражение красоты и радости, которое нельзя измерить в понятиях достижений и успехов.
Свет настоящей реальности и ее благодать разрушаются, когда ум, который является местом нахождения «я», берет на себя бразды управления. Самопознание – вот начало мудрости, без самопознания учение ведет к невежеству, борьбе и горю.
Так что наша проблема – не в ученике, ребенке, а в преподавателе и родителе. Образование – порочный круг, но только когда мы не видим важность, существенную необходимость за всем этим наивысшего счастья. В конце концов, быть открытым для источника всего счастья – это самая искусная религия, но чтобы понимать это счастье, вы должны направить особое внимание на него, как вы делаете это по отношению к бизнесу. Профессия учителя – это не просто обычная работа, а выражение красоты и радости, которое нельзя измерить в понятиях достижений и успехов.
Свет настоящей реальности и ее благодать разрушаются, когда ум, который является местом нахождения «я», берет на себя бразды управления. Самопознание – вот начало мудрости, без самопознания учение ведет к невежеству, борьбе и горю.
«Но как же освободиться от приобретения, не приобретая в дальнейшем?»
Только позволив себе пережить суть целостного процесса приобретения, а не пытаясь не приобретать, отделяться. Не приобретать ничего – это другая форма приобретения, которая вскоре также утомляет.
Трудность, если можно употребить данное слово, скрывается не в словесном понимании того, о чем говорится, а в переживании ложного как ложного. Увидеть суть в ложном – вот начало мудрости. Трудность для ума состоит в том, чтобы быть спокойным, поскольку ум всегда тревожится, всегда в поисках чего-то, приобретая или отрицая, ища и находя. Ум никогда не спокоен, он находится в непрерывном движении. Прошлое, затемняя настоящее, создает свое собственное будущее. Это движение во времени, и едва когда-либо возникают перерывы между мыслями. Одна мысль следует за другой без промедления, ум вечно заостряет свое внимание и таким образом изнашивается. Если карандаш все время затачивается, вскоре от него ничего не останется.
Точно так же ум постоянно использует себя и истощается. Ум всегда боится прийти к окончанию. Но проживание – это окончание изо дня в день, это – смерть всему приобретенному, воспоминаниям, опытам, прошлому. Как можно проживать, если имеется опыт? Опыт – это знание, память, а разве память – это состояние переживания? Есть ли состояние переживания, есть ли воспоминания у переживающего? Очищение ума – это проживание, творчество. Красота скрыта в переживании, а не болезненном опыте, поскольку опыт вечно принадлежит прошлому, а прошлое – это не переживание, это не проживание. Очищение ума – вот в чем спокойствие сердца.
Только позволив себе пережить суть целостного процесса приобретения, а не пытаясь не приобретать, отделяться. Не приобретать ничего – это другая форма приобретения, которая вскоре также утомляет.
Трудность, если можно употребить данное слово, скрывается не в словесном понимании того, о чем говорится, а в переживании ложного как ложного. Увидеть суть в ложном – вот начало мудрости. Трудность для ума состоит в том, чтобы быть спокойным, поскольку ум всегда тревожится, всегда в поисках чего-то, приобретая или отрицая, ища и находя. Ум никогда не спокоен, он находится в непрерывном движении. Прошлое, затемняя настоящее, создает свое собственное будущее. Это движение во времени, и едва когда-либо возникают перерывы между мыслями. Одна мысль следует за другой без промедления, ум вечно заостряет свое внимание и таким образом изнашивается. Если карандаш все время затачивается, вскоре от него ничего не останется.
Точно так же ум постоянно использует себя и истощается. Ум всегда боится прийти к окончанию. Но проживание – это окончание изо дня в день, это – смерть всему приобретенному, воспоминаниям, опытам, прошлому. Как можно проживать, если имеется опыт? Опыт – это знание, память, а разве память – это состояние переживания? Есть ли состояние переживания, есть ли воспоминания у переживающего? Очищение ума – это проживание, творчество. Красота скрыта в переживании, а не болезненном опыте, поскольку опыт вечно принадлежит прошлому, а прошлое – это не переживание, это не проживание. Очищение ума – вот в чем спокойствие сердца.
«Мне не ясно. Я не знаю, что хочу делать. Я мог бы присоединиться к какому-то учению левых или правых, но это не вызовет ясности действий. Можно закрывать глаза на нелепость определенного учения и работать на него, но факт остается фактом: действия всяких учений приносят, по существу, больше вреда, чем пользы. Если бы я был совершенно понятен самому себе, я бы встречался лицом к лицу с проблемами и пытался бы выяснить их. Но мне самому непонятно. Я потерял всякий стимул к действию».
Почему вы потеряли стимул? Вы потеряли его из-за перерасхода ограниченной энергии? Вы истощили себя выполнением определенных вещей, которые не имеют для вас никакого особого интереса? Или это оттого, что вы еще не выяснили, в чем вы искренне заинтересованы?
...
Амбиция – странная вещь. Вы говорите, что не были амбициозны ради собственной выгоды, а ради работы, ради успеха. Есть ли какое-либо различие между личной и так называемой безличной амбицией? Вы не считали бы это личным или мелочным – отождествлять себя с идеологией и работать с амбицией ради нее, вы бы назвали это нужной амбицией, не так ли? Но разве это так? Конечно, вы всего лишь заменили один термин на другой, «безличный» на «личный». Но побуждение, мотив – все еще тот же самый. Вы хотите успеха в работе, с которой вы отождествили себя. Термин «я» вы заменили на термин «работа», «система», «страна», «бог», но важны все-таки именно вы. Амбиция все еще работает, безжалостно, ревниво, испуганно. Разве это оттого, что работа не была успешной, вы бросили ее? Вы бы продолжили ее, если бы она принесла успех?
«Я так не думаю. Работа была довольно успешной, как и любая работа, если уделять ей время, энергию и прилагать к ней свой интеллект. Я отказался от нее, потому что она вела в никуда, она вызвала некоторое временное облегчение, но никакого основательного и длительного изменения не возникло».
...
Неужели вы на самом деле думаете, что есть метод, способ выяснить то, в чем вы заинтересованы? В действительности важно вам самим обнаружить, в каком направлении находится ваш интерес. Пока вы попробовали некоторые вещи, вы отдали им свою энергию и интеллект, но они не дали вам глубокое удовлетворение. Или же вы сожгли себя из-за выполнения вещей, которые не имели подлинного интереса для вас, или ваш реальный интерес все еще не проявил себя, ожидая, когда его пробудят. Теперь, который из этих ваш случай?
...
«Но как узнать, который интерес является настоящим? У меня было несколько интересов, но все они иссякли. Как я узнаю, что тот настоящий интерес, который я могу обнаружить, также не иссякнет?»
Никакой гарантии нет, конечно же. Но так как вы осознаете, что он способен иссякнуть, в вас будет присутствовать внимательная наблюдательность для того, чтобы обнаружить настоящее. Если позволите мне сказать, вы не ищете ваш реальный интерес, но, находясь в пассивно наблюдающем состоянии, настоящий интерес проявит себя. Если вы попытаетесь выяснить, каков ваш настоящий интерес, снова вы будете выбирать один по сравнению с другим, вы будете взвешивать, вычислять, судить. Этот процесс только взращивает сопротивление, вы тратите свою энергию, задаваясь вопросом, правильно ли вы выбрали, и так далее. Но когда есть пассивное осознание, а не активное усилие с вашей стороны найти, тогда в это осознание проникает движение интереса. Поэкспериментируйте с этим и вы увидите.
Почему вы потеряли стимул? Вы потеряли его из-за перерасхода ограниченной энергии? Вы истощили себя выполнением определенных вещей, которые не имеют для вас никакого особого интереса? Или это оттого, что вы еще не выяснили, в чем вы искренне заинтересованы?
...
Амбиция – странная вещь. Вы говорите, что не были амбициозны ради собственной выгоды, а ради работы, ради успеха. Есть ли какое-либо различие между личной и так называемой безличной амбицией? Вы не считали бы это личным или мелочным – отождествлять себя с идеологией и работать с амбицией ради нее, вы бы назвали это нужной амбицией, не так ли? Но разве это так? Конечно, вы всего лишь заменили один термин на другой, «безличный» на «личный». Но побуждение, мотив – все еще тот же самый. Вы хотите успеха в работе, с которой вы отождествили себя. Термин «я» вы заменили на термин «работа», «система», «страна», «бог», но важны все-таки именно вы. Амбиция все еще работает, безжалостно, ревниво, испуганно. Разве это оттого, что работа не была успешной, вы бросили ее? Вы бы продолжили ее, если бы она принесла успех?
«Я так не думаю. Работа была довольно успешной, как и любая работа, если уделять ей время, энергию и прилагать к ней свой интеллект. Я отказался от нее, потому что она вела в никуда, она вызвала некоторое временное облегчение, но никакого основательного и длительного изменения не возникло».
...
Неужели вы на самом деле думаете, что есть метод, способ выяснить то, в чем вы заинтересованы? В действительности важно вам самим обнаружить, в каком направлении находится ваш интерес. Пока вы попробовали некоторые вещи, вы отдали им свою энергию и интеллект, но они не дали вам глубокое удовлетворение. Или же вы сожгли себя из-за выполнения вещей, которые не имели подлинного интереса для вас, или ваш реальный интерес все еще не проявил себя, ожидая, когда его пробудят. Теперь, который из этих ваш случай?
...
«Но как узнать, который интерес является настоящим? У меня было несколько интересов, но все они иссякли. Как я узнаю, что тот настоящий интерес, который я могу обнаружить, также не иссякнет?»
Никакой гарантии нет, конечно же. Но так как вы осознаете, что он способен иссякнуть, в вас будет присутствовать внимательная наблюдательность для того, чтобы обнаружить настоящее. Если позволите мне сказать, вы не ищете ваш реальный интерес, но, находясь в пассивно наблюдающем состоянии, настоящий интерес проявит себя. Если вы попытаетесь выяснить, каков ваш настоящий интерес, снова вы будете выбирать один по сравнению с другим, вы будете взвешивать, вычислять, судить. Этот процесс только взращивает сопротивление, вы тратите свою энергию, задаваясь вопросом, правильно ли вы выбрали, и так далее. Но когда есть пассивное осознание, а не активное усилие с вашей стороны найти, тогда в это осознание проникает движение интереса. Поэкспериментируйте с этим и вы увидите.
«Не посчитайте меня сумасшедшим, я не такой, но, сидя там, я осознавал необычно творческую энергию. Это не было творческим настроением, но кое-что было во мне, кое-что, что было также в тех муравьях и в той суетливой белке. Возможно, что я объясняю не очень хорошо, но наверняка вы понимаете то, что я имею в виду. Это не было творческим порывом некоего Тома, Дика или Гарри, пишущих поэму, или мое рисование глупой картины, это было просто творчество, чистое и простое, а вещи, сотворенные умом или рукой, были всего лишь на внешних краях этого творчества и имели небольшое значение. Казалось, я купался в нем, в нем была священность, благословение.
Если бы мне надо было выразить это религиозными словами, я бы сказал…нет, не буду. Религиозные слова застревают у меня в горле, они больше не имеют никакого значения. Это был центр Творения, сам Бог… Снова эти слова! Но говорю вам, это было что-то святое, не искусственно созданная святость церквей, ладана и песнопений, которые являются всей незрелой бессмыслицей. Это было что-то неоскверненное, немыслимое, и слезы покатились по моим щекам. Я очищался от всего моего прошлого. Белка прекратила суетиться о своем следующем обеде, и возникла удивительная тишина, не тишина ночи, когда все спит, а тишина, в которой все бодрствовало.
Я, должно быть, просидел там неподвижно очень длительное время, так как солнце оказалось на западе. Я немного одеревенел, одна нога отекла, и я мог вставать только с трудом. Я не преувеличиваю, сэр, но время, казалось, остановилось, или, скорее, времени не было. У меня не было часов, но, должно быть, прошло несколько часов с момента, когда я отложил свою кисть, до момента, когда я встал.
У меня не было истерики, и я не был без сознания, как некоторые могли бы сделать вывод, напротив, я был полностью начеку, осознавая все, что происходило вокруг меня. Собрав все свои вещи и тщательно сложив их в рюкзак, я ушел, и в том необычном состоянии я пошел домой. Все шумы маленького города никоим образом не нарушали то состояние, и это продолжалось несколько часов после того, как я добрался домой. Когда я проснулся следующим утром, оно полностью прошло. Я посмотрел на мой рисунок, он был хорош, но ничего выдающегося.
Простите, что говорил так долго, – закончил он, – но я сдерживал это в себе, и я не мог поговорить с кем-то еще. Если бы я рассказал, они вызвали бы священника или предложили сходить к психологу. Теперь я не прошу объяснений, на есть вопрос как это возникает? Какие обстоятельства необходимы для возникновения такого?»
Если бы мне надо было выразить это религиозными словами, я бы сказал…нет, не буду. Религиозные слова застревают у меня в горле, они больше не имеют никакого значения. Это был центр Творения, сам Бог… Снова эти слова! Но говорю вам, это было что-то святое, не искусственно созданная святость церквей, ладана и песнопений, которые являются всей незрелой бессмыслицей. Это было что-то неоскверненное, немыслимое, и слезы покатились по моим щекам. Я очищался от всего моего прошлого. Белка прекратила суетиться о своем следующем обеде, и возникла удивительная тишина, не тишина ночи, когда все спит, а тишина, в которой все бодрствовало.
Я, должно быть, просидел там неподвижно очень длительное время, так как солнце оказалось на западе. Я немного одеревенел, одна нога отекла, и я мог вставать только с трудом. Я не преувеличиваю, сэр, но время, казалось, остановилось, или, скорее, времени не было. У меня не было часов, но, должно быть, прошло несколько часов с момента, когда я отложил свою кисть, до момента, когда я встал.
У меня не было истерики, и я не был без сознания, как некоторые могли бы сделать вывод, напротив, я был полностью начеку, осознавая все, что происходило вокруг меня. Собрав все свои вещи и тщательно сложив их в рюкзак, я ушел, и в том необычном состоянии я пошел домой. Все шумы маленького города никоим образом не нарушали то состояние, и это продолжалось несколько часов после того, как я добрался домой. Когда я проснулся следующим утром, оно полностью прошло. Я посмотрел на мой рисунок, он был хорош, но ничего выдающегося.
Простите, что говорил так долго, – закончил он, – но я сдерживал это в себе, и я не мог поговорить с кем-то еще. Если бы я рассказал, они вызвали бы священника или предложили сходить к психологу. Теперь я не прошу объяснений, на есть вопрос как это возникает? Какие обстоятельства необходимы для возникновения такого?»
«Вы говорите, что можно узнать смерть, все еще оставаясь живым?»
Несчастный случай, болезнь и старость приводят к смерти, но при этих обстоятельствах невозможно быть полностью осознающим. Существует боль, надежда или отчаяние, страх изоляции, и ум, «я», сознательно или подсознательно борется против смерти, неизбежного. Мы умираем в страхе и сопротивлении смерти.
Но возможно ли без сопротивления, без болезненности, без садистского или убийственного побуждения и, оставаясь при том полностью живым, полным энергии войти в дом смерти? Это возможно только, когда ум умирает по отношению к известному, к «я». Так что наша проблема – это не смерть, а то, как уму освободить себя от столетиями накопленного психологического опыта, от вечно увеличивающейся памяти, укрепления и облагораживания «я».
Несчастный случай, болезнь и старость приводят к смерти, но при этих обстоятельствах невозможно быть полностью осознающим. Существует боль, надежда или отчаяние, страх изоляции, и ум, «я», сознательно или подсознательно борется против смерти, неизбежного. Мы умираем в страхе и сопротивлении смерти.
Но возможно ли без сопротивления, без болезненности, без садистского или убийственного побуждения и, оставаясь при том полностью живым, полным энергии войти в дом смерти? Это возможно только, когда ум умирает по отношению к известному, к «я». Так что наша проблема – это не смерть, а то, как уму освободить себя от столетиями накопленного психологического опыта, от вечно увеличивающейся памяти, укрепления и облагораживания «я».
Ум, который способен к концентрации, не обязательно способен медитировать. Личный интерес действительно вызывает концентрацию, подобно любому другому интересу, но такая концентрация подразумевает повод, причину, сознательную или неосознанную. Всегда есть что-то, что можно получить или отбросить, усилие постичь, добраться до другого берега.
Внимание с целью заинтересовано в накоплении. Внимание, которое приходит с этим движением или от чего-то, – это привлечение удовольствия или отвращение от боли, но медитация – это то чудесное внимание, при котором нет ни того, кто прилагает усилия, никакого результата или цели, которые надо заполучить. Усилие – это часть процесса приобретения, это накопление переживающим опыта.
Переживающий может концентрироваться, обращать внимание, осознавать, но стремление переживающего к опыту должно полностью прекратиться, поскольку переживающий – это просто накопление известного. В медитации есть великое блаженство.
Внимание с целью заинтересовано в накоплении. Внимание, которое приходит с этим движением или от чего-то, – это привлечение удовольствия или отвращение от боли, но медитация – это то чудесное внимание, при котором нет ни того, кто прилагает усилия, никакого результата или цели, которые надо заполучить. Усилие – это часть процесса приобретения, это накопление переживающим опыта.
Переживающий может концентрироваться, обращать внимание, осознавать, но стремление переживающего к опыту должно полностью прекратиться, поскольку переживающий – это просто накопление известного. В медитации есть великое блаженство.
«Но надо вернуться к сути, с которой я начал. Даже, чтобы понять желание, необходима концентрация, и это для меня настоящая трудность. Кажется, я не могу управлять своими мыслями. Они блуждают повсюду, наталкиваясь друг на друга. Нет ни одной мысли, которая бы доминировала и была непрерывной среди всех ненужных мыслей».
Ум подобен механизму, работающему день и ночь, болтающему и постоянно занятому, спит ли он или бодрствует. Он быстр и столь же беспокоен, как море. Другая часть этого запутанного и сложного механизма пробует управлять всем движением, и таким образом начинается конфликт между противостоящими желаниями и побуждениями.
Одну часть можно называть высшее «я», а другую – низшее «я», но оба находятся в пределах области ума. Действие и реакция ума, мысли являются почти одновременными и почти автоматическими. Этот целостный сознательный и неосознанный процесс принятия и отрицания, приспособления и стремления быть свободным является чрезвычайно быстрым. Так что вопрос не в том, как управлять этим сложным механизмом, поскольку контроль порождает трение и только рассеивает энергию, а в том, может ли этот очень быстрый ум замедлиться?
...
«Что вы подразумеваете под замедлением?»
Когда вы очень быстро едете в автомобиле, близлежащий пейзаж размыт, только при скорости ходьбы вы можете рассматривать в деталях деревья, птиц и цветы. Самопознание приходит с замедлением ума, но это не значит что ум надо вынуждать быть медленным. Принуждение только приводит к сопротивлению, но при замедлении ума не должно быть никакой растраты энергии. Это так, верно?
...
«Я наблюдаю за тем, что вы объясняете, и возникает осознание спокойствия ума».
Мы когда-либо действительно наблюдаем за чем-нибудь или же мы вставляем между наблюдателем и наблюдаемым призму различных предубеждений, ценностей, суждений, сравнений, осуждений?
«Почти невозможно не иметь эту призму. Я не думаю, что способен наблюдать без искажения».
Если можно, я предложу вам, не блокируйте себя словами или умозаключениями, уверенным или отрицательным. Может ли быть наблюдение без этой призмы? Чтобы выразиться по-другому, есть ли внимание, когда ум занят? Только незанятый ум может следить. Ум замедлен, насторожен, когда есть наблюдательность, которая является вниманием незанятого ума.
«Я начинаю испытывать то, о чем вы, сэр, говорите».
Давайте исследуем это немного далее. Если нет оценки, нет призмы между наблюдателем и наблюдаемым, то есть ли тогда разделение, разрыв между ними? Не является ли наблюдатель наблюдаемым?
«Боюсь, что не успеваю понять».
Алмаз не может быть отделен от его качеств, не так ли? Чувство зависти не может быть отделено от переживающего это чувство, хотя иллюзорное разделение существует, которое порождает конфликт, а в ловушке этого конфликта оказывается ум. Когда это ложное разделение исчезает, появляется возможность свободы, и только тогда ум спокоен. Только когда переживающий прекращает быть, возникает творческое движение реальности.
Ум подобен механизму, работающему день и ночь, болтающему и постоянно занятому, спит ли он или бодрствует. Он быстр и столь же беспокоен, как море. Другая часть этого запутанного и сложного механизма пробует управлять всем движением, и таким образом начинается конфликт между противостоящими желаниями и побуждениями.
Одну часть можно называть высшее «я», а другую – низшее «я», но оба находятся в пределах области ума. Действие и реакция ума, мысли являются почти одновременными и почти автоматическими. Этот целостный сознательный и неосознанный процесс принятия и отрицания, приспособления и стремления быть свободным является чрезвычайно быстрым. Так что вопрос не в том, как управлять этим сложным механизмом, поскольку контроль порождает трение и только рассеивает энергию, а в том, может ли этот очень быстрый ум замедлиться?
...
«Что вы подразумеваете под замедлением?»
Когда вы очень быстро едете в автомобиле, близлежащий пейзаж размыт, только при скорости ходьбы вы можете рассматривать в деталях деревья, птиц и цветы. Самопознание приходит с замедлением ума, но это не значит что ум надо вынуждать быть медленным. Принуждение только приводит к сопротивлению, но при замедлении ума не должно быть никакой растраты энергии. Это так, верно?
...
«Я наблюдаю за тем, что вы объясняете, и возникает осознание спокойствия ума».
Мы когда-либо действительно наблюдаем за чем-нибудь или же мы вставляем между наблюдателем и наблюдаемым призму различных предубеждений, ценностей, суждений, сравнений, осуждений?
«Почти невозможно не иметь эту призму. Я не думаю, что способен наблюдать без искажения».
Если можно, я предложу вам, не блокируйте себя словами или умозаключениями, уверенным или отрицательным. Может ли быть наблюдение без этой призмы? Чтобы выразиться по-другому, есть ли внимание, когда ум занят? Только незанятый ум может следить. Ум замедлен, насторожен, когда есть наблюдательность, которая является вниманием незанятого ума.
«Я начинаю испытывать то, о чем вы, сэр, говорите».
Давайте исследуем это немного далее. Если нет оценки, нет призмы между наблюдателем и наблюдаемым, то есть ли тогда разделение, разрыв между ними? Не является ли наблюдатель наблюдаемым?
«Боюсь, что не успеваю понять».
Алмаз не может быть отделен от его качеств, не так ли? Чувство зависти не может быть отделено от переживающего это чувство, хотя иллюзорное разделение существует, которое порождает конфликт, а в ловушке этого конфликта оказывается ум. Когда это ложное разделение исчезает, появляется возможность свободы, и только тогда ум спокоен. Только когда переживающий прекращает быть, возникает творческое движение реальности.
«То, что вы говорите, настолько отличается от того, что мы читаем или чему нас учили, но все же это кажется истинным, и я начинаю понимать значение контроля. Но как ум может быть свободен без дисциплины?»
Подавление и соответствие – это не шаги, ведущие к свободе. Первый шаг к свободе – это понимание неволи. Дисциплина действительно формирует поведение и лепит мысль согласно желаемому образцу, но без понимания желания простой контроль или дисциплина извращает мысль. Тогда как когда имеется осознание путей желания, это осознание вносит ясность и порядок. В конце концов, сэр, концентрация – это путь желания. Человек бизнеса сконцентрирован, потому что он хочет накопить богатство или получить власть, а когда кто-то другой концентрируется в медитации, он также бежит за достижениями, наградой. Оба страстно стремятся к успеху, что придает уверенность в себе и чувство безопасности. Это так, верно?
«Я слушаю то, что вы объясняете, сэр».
Одно лишь словесное понимание, которое является разумным схватыванием того, что слышится, имеет малую ценность, вы так не считаете? Фактор освобождения никогда не является простым словесным пониманием, а восприятием истинности или ошибочности вопроса. Если мы сможем понять значение концентрации и увидеть ложное как ложное, тогда возникает освобождение от желания достичь, испытать, стать кем-то. После этого приходит внимание, которое полностью отличается от концентрации. Концентрация подразумевает двойной процесс, выбор, усилие, так ведь? Существует тот, кто прикладывает усилия, и цель, ради которой усилие сделано. Так что концентрация усиливает «я», эго как прилагающего усилия, завоевателя, добродетельного человека. Но при внимании эта двойная деятельность отсутствует, отсутствует и переживающий, тот, кто собирает, накапливает и повторяет. В этом состоянии внимания конфликт достижения и страх неудачи прекращается.
«Но, к сожалению, не все из нас одарены этой силой внимания».
Это не дар, это не награда, не вещь, которую можно купить за дисциплину, практику и тому подобное. Оно возникает с пониманием желания, что является самопознанием. Это состояние внимания является добром, отсутствием «я».
...
«Неужели все мои усилия и дисциплина многих лет потрачены совсем впустую и не имеют вообще никакой ценности? Даже когда я задаю этот вопрос, я начинаю видеть суть вопроса. Я теперь понимаю, что в течение более чем двадцати лет я шел путем, который неизбежно вел к созданной мной самим же тюрьме, в которой я жил, переживал и страдал. Рыдать над прошлым – это поблажка себе, и нужно снова начать с другим настроем. Но как насчет всех видений и переживаний? Они также ложны и ничего не стоящи?»
Разве ум, сэр, это не обширный склад всех опытов, видения и мыслей человека? Ум – это результат многих тысяч лет традиции и опыта. Он способен на фантастические изобретения, от самого простого до наиболее сложного. Он способен на необычайные заблуждения и к обширному восприятию. Опыт и надежды, неприятности, радости и накопленные знания, как коллективные, так и индивидуальные, – все находятся там, хранящееся далеко в глубинных слоях сознания, и можно вновь переживать унаследованные или приобретенные опыт, видение и так далее. Нам говорят о каких-то наркотиках, которые могут дать ясность, видение глубин и высот, которые могут освободить ум от его суетности, дав ему великую энергию и понимание. Но должен ли ум путешествовать через все эти темные и скрытые проходы, чтобы прийти к свету? И, когда через любое из этих средств он действительно приходит к свету, является ли это светом вечности? Или же это свет известного, узнанного, явление, рожденное поиском, борьбой, надеждой? Нужно ли пройти через этот утомительный процесс, чтобы найти то, что неизмеримо? Так как вы имели эти способности, опыты, что вы на это скажите, сэр?
Подавление и соответствие – это не шаги, ведущие к свободе. Первый шаг к свободе – это понимание неволи. Дисциплина действительно формирует поведение и лепит мысль согласно желаемому образцу, но без понимания желания простой контроль или дисциплина извращает мысль. Тогда как когда имеется осознание путей желания, это осознание вносит ясность и порядок. В конце концов, сэр, концентрация – это путь желания. Человек бизнеса сконцентрирован, потому что он хочет накопить богатство или получить власть, а когда кто-то другой концентрируется в медитации, он также бежит за достижениями, наградой. Оба страстно стремятся к успеху, что придает уверенность в себе и чувство безопасности. Это так, верно?
«Я слушаю то, что вы объясняете, сэр».
Одно лишь словесное понимание, которое является разумным схватыванием того, что слышится, имеет малую ценность, вы так не считаете? Фактор освобождения никогда не является простым словесным пониманием, а восприятием истинности или ошибочности вопроса. Если мы сможем понять значение концентрации и увидеть ложное как ложное, тогда возникает освобождение от желания достичь, испытать, стать кем-то. После этого приходит внимание, которое полностью отличается от концентрации. Концентрация подразумевает двойной процесс, выбор, усилие, так ведь? Существует тот, кто прикладывает усилия, и цель, ради которой усилие сделано. Так что концентрация усиливает «я», эго как прилагающего усилия, завоевателя, добродетельного человека. Но при внимании эта двойная деятельность отсутствует, отсутствует и переживающий, тот, кто собирает, накапливает и повторяет. В этом состоянии внимания конфликт достижения и страх неудачи прекращается.
«Но, к сожалению, не все из нас одарены этой силой внимания».
Это не дар, это не награда, не вещь, которую можно купить за дисциплину, практику и тому подобное. Оно возникает с пониманием желания, что является самопознанием. Это состояние внимания является добром, отсутствием «я».
...
«Неужели все мои усилия и дисциплина многих лет потрачены совсем впустую и не имеют вообще никакой ценности? Даже когда я задаю этот вопрос, я начинаю видеть суть вопроса. Я теперь понимаю, что в течение более чем двадцати лет я шел путем, который неизбежно вел к созданной мной самим же тюрьме, в которой я жил, переживал и страдал. Рыдать над прошлым – это поблажка себе, и нужно снова начать с другим настроем. Но как насчет всех видений и переживаний? Они также ложны и ничего не стоящи?»
Разве ум, сэр, это не обширный склад всех опытов, видения и мыслей человека? Ум – это результат многих тысяч лет традиции и опыта. Он способен на фантастические изобретения, от самого простого до наиболее сложного. Он способен на необычайные заблуждения и к обширному восприятию. Опыт и надежды, неприятности, радости и накопленные знания, как коллективные, так и индивидуальные, – все находятся там, хранящееся далеко в глубинных слоях сознания, и можно вновь переживать унаследованные или приобретенные опыт, видение и так далее. Нам говорят о каких-то наркотиках, которые могут дать ясность, видение глубин и высот, которые могут освободить ум от его суетности, дав ему великую энергию и понимание. Но должен ли ум путешествовать через все эти темные и скрытые проходы, чтобы прийти к свету? И, когда через любое из этих средств он действительно приходит к свету, является ли это светом вечности? Или же это свет известного, узнанного, явление, рожденное поиском, борьбой, надеждой? Нужно ли пройти через этот утомительный процесс, чтобы найти то, что неизмеримо? Так как вы имели эти способности, опыты, что вы на это скажите, сэр?
«Вы хотите сказать, что мы должны прекратить искать?»
Если мы обратим наше неразделенное внимание на понимание того, что есть, тогда в поиске, каким мы его знаем, вообще не будет необходимости. Когда ум освобожден от печали, какая потребность тогда в поиске счастья?
«Может ли когда-либо ум быть свободным от печали?»
Делать заключение, может ли он или не может быть свободным, означает положить конец всякому исследованию и пониманию. Мы должны нацелить все наше внимание на понимание печали, но мы не можем сделать этого, если мы пытаемся убежать от печали, или же если наши умы заняты поиском ее причины. Должно быть полнейшее внимание, а не уклончивое беспокойство.
Когда ум больше не ищет, больше не порождает конфликт из-за своих потребностей и жажды, когда он молчит из-за понимания, только тогда может возникнуть неизмеримое.
Если мы обратим наше неразделенное внимание на понимание того, что есть, тогда в поиске, каким мы его знаем, вообще не будет необходимости. Когда ум освобожден от печали, какая потребность тогда в поиске счастья?
«Может ли когда-либо ум быть свободным от печали?»
Делать заключение, может ли он или не может быть свободным, означает положить конец всякому исследованию и пониманию. Мы должны нацелить все наше внимание на понимание печали, но мы не можем сделать этого, если мы пытаемся убежать от печали, или же если наши умы заняты поиском ее причины. Должно быть полнейшее внимание, а не уклончивое беспокойство.
Когда ум больше не ищет, больше не порождает конфликт из-за своих потребностей и жажды, когда он молчит из-за понимания, только тогда может возникнуть неизмеримое.
«Означает ли сказанное вами невозможность политического содействия?»
Вовсе нет. Понимание всеохватывающего действия, конечно, не мешает политической, образовательной или религиозной деятельности. Они не отдельные действия, все они являются частями объединенного процесса, который проявляет себя в различных направлениях. Что является важным, так это тот объединяющий процесс, а не отдельное политическое действие, каким бы очевидно выгодным оно ни было.
«Думаю, что я понимаю то, что вы имеете в виду. Если у меня будет общее понимание человека или непосредственно самого себя, мое внимание может быть обращено в различных направлениях по мере необходимости, но все мои действия будут в прямом отношении к целому. Действие, которое является отделенным, обособленным, может привести только к хаотическим результатам, как я начинаю осознавать. Смотря на все это не как политик, а как человек, я совершенно меняю взгляд на мою жизнь. Я больше не принадлежу какой-то стране, какой-то партии, какой-то особой религии. Мне нужно познать Бога, как мне нужно иметь пищу, одежду и кров, но, если я стремлюсь к одному, забывая о другом, мое стремление приведет только к различного рода бедствиям и беспорядкам. Да, я вижу, что это так. Политика, религия и образование – все крепко связаны друг с другом. Хорошо, сэр, я больше не политический деятель, с политической предвзятостью при каком-либо действии. Я хочу обучать моего сына не как коммунист, индус, христианин, а как человек. Можем ли мы обсудить эту тему?»
Вовсе нет. Понимание всеохватывающего действия, конечно, не мешает политической, образовательной или религиозной деятельности. Они не отдельные действия, все они являются частями объединенного процесса, который проявляет себя в различных направлениях. Что является важным, так это тот объединяющий процесс, а не отдельное политическое действие, каким бы очевидно выгодным оно ни было.
«Думаю, что я понимаю то, что вы имеете в виду. Если у меня будет общее понимание человека или непосредственно самого себя, мое внимание может быть обращено в различных направлениях по мере необходимости, но все мои действия будут в прямом отношении к целому. Действие, которое является отделенным, обособленным, может привести только к хаотическим результатам, как я начинаю осознавать. Смотря на все это не как политик, а как человек, я совершенно меняю взгляд на мою жизнь. Я больше не принадлежу какой-то стране, какой-то партии, какой-то особой религии. Мне нужно познать Бога, как мне нужно иметь пищу, одежду и кров, но, если я стремлюсь к одному, забывая о другом, мое стремление приведет только к различного рода бедствиям и беспорядкам. Да, я вижу, что это так. Политика, религия и образование – все крепко связаны друг с другом. Хорошо, сэр, я больше не политический деятель, с политической предвзятостью при каком-либо действии. Я хочу обучать моего сына не как коммунист, индус, христианин, а как человек. Можем ли мы обсудить эту тему?»
«Мы так много знаем о многих вещах, – добавила образованная леди, – но знание, кажется, не останавливает моральное разложение, которое есть в человеке. Я немного пишу, и одна или две из моих книг были изданы, но я вижу, как легко ум может распасться на части, как только он в ловушке чего-либо. Изучите технику, как хорошо себя преподать, откопайте несколько интересных или захватывающих тем, примите за привычку писать, и вы готовы для жизни, вы станете популярными, и все – вы испорчены. Я не говорю это из-за какой-то злобы или горечи, потому что я неудачница, или имею только посредственный успех, а потому что вижу этот процесс, происходящий в других и во мне самой. Мы, кажется, не уходим от коррозии рутины и возможностей. Чтобы начать что-то, потребуется энергия и инициатива, но когда это что-то начато, семя коррупции уже находится в нем. Можно ли когда-либо убежать от такого процесса ухудшения?»
...
«Вы имеете в виду амбицию?»
Это всего лишь один аспект накапливающего ядра: этот целеустремленный, эгоцентричный сгусток энергии, которая является «я», эго, цензором, переживающим, который судит переживание. Не может быть так, что это является центральным, единственным фактором ухудшения?
«Неужели эгоцентричная, эгоистичная деятельность, – спросил художник, – это осознать то, что чья-то жизнь проходит без того творческого опьянения? Я едва могу поверить в это».
Это не вопрос доверия или веры. Давайте рассмотрим это далее. То творческое состояние возникло без вашего ведома, оно было там без вашего стремления к нему. Теперь же, когда оно исчезло и стало явлением прошлого, вы хотите его восстановить, что вы пробовали делать через различные формы стимуляции. Вы, возможно, иногда касались его края, внешней грани, но этого недостаточно, и вы вечно голодаете по нему. Теперь, не всякое ли стремление, даже к самому высокому, является деятельностью «я»? Разве оно не эгоистично?
...
«Вы имеете в виду амбицию?»
Это всего лишь один аспект накапливающего ядра: этот целеустремленный, эгоцентричный сгусток энергии, которая является «я», эго, цензором, переживающим, который судит переживание. Не может быть так, что это является центральным, единственным фактором ухудшения?
«Неужели эгоцентричная, эгоистичная деятельность, – спросил художник, – это осознать то, что чья-то жизнь проходит без того творческого опьянения? Я едва могу поверить в это».
Это не вопрос доверия или веры. Давайте рассмотрим это далее. То творческое состояние возникло без вашего ведома, оно было там без вашего стремления к нему. Теперь же, когда оно исчезло и стало явлением прошлого, вы хотите его восстановить, что вы пробовали делать через различные формы стимуляции. Вы, возможно, иногда касались его края, внешней грани, но этого недостаточно, и вы вечно голодаете по нему. Теперь, не всякое ли стремление, даже к самому высокому, является деятельностью «я»? Разве оно не эгоистично?
«Свобода, конечно, приходит в конце пути, в начале же вы – раб желания и ему сопутствующего. Чтобы освободить себя от привязанности к чувственным удовольствиям, должна быть дисциплина, практика различных садхан. Иначе ум уступает желанию и будет пойман в его сети. Если основание справедливости не положено как следует, дом развалится».
Свобода есть в начале, а не в конце. Понимание жадности, целостного ее содержания: природы, значения и последствий, как радостных, так и болезненных, должно произойти в начале. Тогда нет никакой необходимости уму строить стену из сопротивления, держать себя в строгости по отношению к жадности. Когда все количество того, что неизбежно ведет к страданию и смятению, воспринято, дисциплина против этого не имеет никакого значения. Если тот, кто сейчас тратит много времени и энергии в практике дисциплины, со всеми ее конфликтами, отдаст те же самые мысли и внимание пониманию полного значения печали, печаль полностью пройдет. Но мы в ловушке традиции сопротивления и дисциплины, так что нет понимания печали.
Свобода есть в начале, а не в конце. Понимание жадности, целостного ее содержания: природы, значения и последствий, как радостных, так и болезненных, должно произойти в начале. Тогда нет никакой необходимости уму строить стену из сопротивления, держать себя в строгости по отношению к жадности. Когда все количество того, что неизбежно ведет к страданию и смятению, воспринято, дисциплина против этого не имеет никакого значения. Если тот, кто сейчас тратит много времени и энергии в практике дисциплины, со всеми ее конфликтами, отдаст те же самые мысли и внимание пониманию полного значения печали, печаль полностью пройдет. Но мы в ловушке традиции сопротивления и дисциплины, так что нет понимания печали.
«Как бы вы развивали чувствительность в молодежи?»
«Развитие» является неудачным словом, но так как мы его использовали, мы будем продолжать делать это. Чувствительность – это не что-то, что можно практиковать, не имеет смысла просто заставлять молодежь наблюдать за природой или читать поэзию и все прочее. Но если сами вы чувствительны к красивому и уродливому, если в вас присутствует чувство доброты, любви, разве вы не считаете, что сумеете помочь вашим ученикам развить любование, быть внимательными и так далее? Понимаете, мы или душим, или пренебрегаем всем этим, в то время как манит любая форма стимулирующего отвлечения внимания, так что проблема становится все более и более сложной.
«Я понимаю, что то, о чем вы говорите, истинно, но не думаю, что вы полностью оцениваете нашу трудность. Мы имеем классы из тридцати или сорока мальчиков и девочек, и мы не можем говорить со всеми индивидуально, как бы нам этого ни хотелось. Кроме того, преподавать большому количеству одновременно – это очень утомительно, и мы изматываемся и имеем тенденцию терять даже ту чувствительность, которую имеем».
Так что вы должны сделать? Забота, нежность, привязанность – вот что является необходимым, если необходимо понять сексуальные желания. Конечно, прочувствовав проблемы, поговорив о них, обращая на них внимание различными способами, чувствительность накапливается преподавателем, и ее значимость передается ребенку, а когда этот ребенок становится юношей или девушкой, тогда он будет способен встретиться с сексуальными побуждениями с более широким и глубоким пониманием. Но чтобы внедрить правильный вид образования для детей, которые затем будут формировать общество, вам также придется обучать их родителей.
«Развитие» является неудачным словом, но так как мы его использовали, мы будем продолжать делать это. Чувствительность – это не что-то, что можно практиковать, не имеет смысла просто заставлять молодежь наблюдать за природой или читать поэзию и все прочее. Но если сами вы чувствительны к красивому и уродливому, если в вас присутствует чувство доброты, любви, разве вы не считаете, что сумеете помочь вашим ученикам развить любование, быть внимательными и так далее? Понимаете, мы или душим, или пренебрегаем всем этим, в то время как манит любая форма стимулирующего отвлечения внимания, так что проблема становится все более и более сложной.
«Я понимаю, что то, о чем вы говорите, истинно, но не думаю, что вы полностью оцениваете нашу трудность. Мы имеем классы из тридцати или сорока мальчиков и девочек, и мы не можем говорить со всеми индивидуально, как бы нам этого ни хотелось. Кроме того, преподавать большому количеству одновременно – это очень утомительно, и мы изматываемся и имеем тенденцию терять даже ту чувствительность, которую имеем».
Так что вы должны сделать? Забота, нежность, привязанность – вот что является необходимым, если необходимо понять сексуальные желания. Конечно, прочувствовав проблемы, поговорив о них, обращая на них внимание различными способами, чувствительность накапливается преподавателем, и ее значимость передается ребенку, а когда этот ребенок становится юношей или девушкой, тогда он будет способен встретиться с сексуальными побуждениями с более широким и глубоким пониманием. Но чтобы внедрить правильный вид образования для детей, которые затем будут формировать общество, вам также придется обучать их родителей.
Облака плыли перед холмами, скрывая их и горы. Дождь шел весь день, слегка моросил, что не вымывало землю, и в воздухе витал приятный запах жасмина и розы. Зерновые созревали в полях. Среди камней, где паслись козы, росли низкие кустарники, то и дело попадалось скрюченное старое дерево. Высоко на склоне был родник, и зимой, и летом струившийся водой, которая создавала приятный звук, когда бежала вниз по холму, мимо рощ, и исчезала среди открытых полей позади деревни.
Маленький мост из высеченного камня строился сельскими жителями над ручьем под наблюдением местного инженера. Это был дружелюбный старик, и даже когда он был поблизости, работали неторопливо. Но в его отсутствие только один или двое продолжали работу, остальные, положив инструменты и корзины, садились и разговаривали.
По дорожке вдоль ручья шел крестьянин с дюжиной ослов. Они возвращались из близлежащего города с пустыми мешками. Ослы имели тонкие, изящные ноги и быстро неслись, делая паузу время от времени, чтобы пощипать зеленую траву по обочинам дорожки. Они шли домой, и не было необходимости понукать ими. Всюду вдоль дорожки попадались небольшие участки возделываемой земли, и нежный ветерок шевелил молодую кукурузу.
В маленьком доме чистым голосом пела женщина, и от этого у вас на глазах наворачивались слезы, не из-за какого-то ностальгического воспоминания, а из-за явной красоты звучания. Вы сидели под деревом, и земля и небо входили в ваше бытие. Вне песни и красной земли была тишина, полная тишина, в которой вся жизнь находится в движении. Теперь среди деревьев и кустарников были светлячки, и в сгущающейся темноте они были яркими и хорошо видимыми, количество света, который они давали, было удивительным. На темной скале, мягкий, сияющий свет единственного светлячка содержал в себе свет мира.
Маленький мост из высеченного камня строился сельскими жителями над ручьем под наблюдением местного инженера. Это был дружелюбный старик, и даже когда он был поблизости, работали неторопливо. Но в его отсутствие только один или двое продолжали работу, остальные, положив инструменты и корзины, садились и разговаривали.
По дорожке вдоль ручья шел крестьянин с дюжиной ослов. Они возвращались из близлежащего города с пустыми мешками. Ослы имели тонкие, изящные ноги и быстро неслись, делая паузу время от времени, чтобы пощипать зеленую траву по обочинам дорожки. Они шли домой, и не было необходимости понукать ими. Всюду вдоль дорожки попадались небольшие участки возделываемой земли, и нежный ветерок шевелил молодую кукурузу.
В маленьком доме чистым голосом пела женщина, и от этого у вас на глазах наворачивались слезы, не из-за какого-то ностальгического воспоминания, а из-за явной красоты звучания. Вы сидели под деревом, и земля и небо входили в ваше бытие. Вне песни и красной земли была тишина, полная тишина, в которой вся жизнь находится в движении. Теперь среди деревьев и кустарников были светлячки, и в сгущающейся темноте они были яркими и хорошо видимыми, количество света, который они давали, было удивительным. На темной скале, мягкий, сияющий свет единственного светлячка содержал в себе свет мира.
«Неужели видения не действительность?»
А разве, да? Давайте выясним. Если вы христианин, ваши видения определены некоторым образцом. Если вы индус, буддист или мусульманин, они соответствуют иному образцу. Вы видите Христа или Кришну в соответствии с вашими условностями. Ваше образование, культура, в которой вы выросли, определяет ваши видения. Что является действительностью: видения или ум, который был сформирован в соответствии с определенным шаблоном? Видение – это проекция специфической традиции, которой суждено формировать основы мышления. Эти условности, а не видение, которое они проектируют, являются действительностью, фактом. Понять факт просто, но это стало трудным из-за наших предпочтений и неприязней, из-за наших осуждений факта, из-за мнений или суждений, которые мы имеем по отношению к факту. Освободиться от этих различных форм оценки означает понять факт, то, что есть.
«Вы утверждаете, что мы никогда не смотрим на факт непосредственно, а всегда сквозь наши предубеждения и воспоминания, через наши традиции и наши опыты, основанные на тех традициях. Используя ваш язык, мы никогда не осознаем самих себя, какие мы фактически есть. Снова, я понимаю, что вы правы, сэр. Факт – это единственное то, что имеет значение».
Давайте посмотрим по-другому на всю проблему. Что такое внимание? Когда вы внимательны? И вы вообще когда-либо в действительности на что-нибудь обращаете внимание?
«Я обращаю внимание, когда меня что-то интересует».
Является ли интерес вниманием? Когда вы заинтересованы кое-чем, что фактически происходит с умом? Вы, например, заинтересованы наблюдением того, как проходит мимо рогатый скот. Что такое этот интерес?
«Меня привлекает их движение, их цвет, их формы на фоне зеленого».
Присутствует ли в этом интересе внимание?
А разве, да? Давайте выясним. Если вы христианин, ваши видения определены некоторым образцом. Если вы индус, буддист или мусульманин, они соответствуют иному образцу. Вы видите Христа или Кришну в соответствии с вашими условностями. Ваше образование, культура, в которой вы выросли, определяет ваши видения. Что является действительностью: видения или ум, который был сформирован в соответствии с определенным шаблоном? Видение – это проекция специфической традиции, которой суждено формировать основы мышления. Эти условности, а не видение, которое они проектируют, являются действительностью, фактом. Понять факт просто, но это стало трудным из-за наших предпочтений и неприязней, из-за наших осуждений факта, из-за мнений или суждений, которые мы имеем по отношению к факту. Освободиться от этих различных форм оценки означает понять факт, то, что есть.
«Вы утверждаете, что мы никогда не смотрим на факт непосредственно, а всегда сквозь наши предубеждения и воспоминания, через наши традиции и наши опыты, основанные на тех традициях. Используя ваш язык, мы никогда не осознаем самих себя, какие мы фактически есть. Снова, я понимаю, что вы правы, сэр. Факт – это единственное то, что имеет значение».
Давайте посмотрим по-другому на всю проблему. Что такое внимание? Когда вы внимательны? И вы вообще когда-либо в действительности на что-нибудь обращаете внимание?
«Я обращаю внимание, когда меня что-то интересует».
Является ли интерес вниманием? Когда вы заинтересованы кое-чем, что фактически происходит с умом? Вы, например, заинтересованы наблюдением того, как проходит мимо рогатый скот. Что такое этот интерес?
«Меня привлекает их движение, их цвет, их формы на фоне зеленого».
Присутствует ли в этом интересе внимание?
Ребенок увлечен игрушкой. Назвали бы вы это вниманием?
«А разве это не внимание?»
Игрушка поглощает интерес ребенка, она овладевает его умом, и он затихает, и он больше не беспокоен. Но заберите игрушку, и он снова становится беспокойным, он кричит, и так далее. Игрушки становятся важными, потому что они удерживают его спокойствие. То же самое и со взрослыми. Заберите у них их игрушки – деятельность, веру, амбиции, желание власти, поклонение богам или государству, борьбу за какое-то дело – и они тоже становятся беспокойными, потерянными, запутавшимися. Так что игрушки для взрослых также становятся важными. Присутствует ли внимание, когда игрушка поглощает ум? Игрушка – это отвлечение, верно? Игрушка становится существенной, а не ум, который занят игрушкой. Чтобы понять, что такое внимание, нас должен волновать ум, а не игрушки.
«Наши игрушки, как вы их называете, удерживают интерес ума».
Игрушкой, которая удерживает интерес ума, может быть мастер, картина или любое другое изображение, созданное рукой или умом. И это удерживание интереса ума игрушкой называется концентрацией. Является ли такая концентрация вниманием? Когда вы сконцентрированы таким образом, а ум поглощен игрушкой, это разве внимание? Не является ли такая концентрация сужением ума? И это внимание?
«Поскольку я занимался концентрацией, это борьба за то, чтобы удержать ум неподвижно на специфической точке, исключая всякие другие мысли, всякие отвлечения».
Есть ли внимание, когда имеется сопротивление отвлечениям?
Конечно, отвлечения возникают, только когда ум потерял интерес к игрушке, и затем возникает конфликт, не так ли?
«Конечно, возникает конфликт, чтобы преодолеть отвлечения».
Можете ли вы уделять внимание, когда происходит конфликт.
«А разве это не внимание?»
Игрушка поглощает интерес ребенка, она овладевает его умом, и он затихает, и он больше не беспокоен. Но заберите игрушку, и он снова становится беспокойным, он кричит, и так далее. Игрушки становятся важными, потому что они удерживают его спокойствие. То же самое и со взрослыми. Заберите у них их игрушки – деятельность, веру, амбиции, желание власти, поклонение богам или государству, борьбу за какое-то дело – и они тоже становятся беспокойными, потерянными, запутавшимися. Так что игрушки для взрослых также становятся важными. Присутствует ли внимание, когда игрушка поглощает ум? Игрушка – это отвлечение, верно? Игрушка становится существенной, а не ум, который занят игрушкой. Чтобы понять, что такое внимание, нас должен волновать ум, а не игрушки.
«Наши игрушки, как вы их называете, удерживают интерес ума».
Игрушкой, которая удерживает интерес ума, может быть мастер, картина или любое другое изображение, созданное рукой или умом. И это удерживание интереса ума игрушкой называется концентрацией. Является ли такая концентрация вниманием? Когда вы сконцентрированы таким образом, а ум поглощен игрушкой, это разве внимание? Не является ли такая концентрация сужением ума? И это внимание?
«Поскольку я занимался концентрацией, это борьба за то, чтобы удержать ум неподвижно на специфической точке, исключая всякие другие мысли, всякие отвлечения».
Есть ли внимание, когда имеется сопротивление отвлечениям?
Конечно, отвлечения возникают, только когда ум потерял интерес к игрушке, и затем возникает конфликт, не так ли?
«Конечно, возникает конфликт, чтобы преодолеть отвлечения».
Можете ли вы уделять внимание, когда происходит конфликт.
«Я начинаю осознавать то, куда вы клоните, сэр. Пожалуйста, продолжайте».
Когда игрушка поглощает ум, нет никакого внимания, нет внимания и тогда, когда ум борется, чтобы концентрироваться, не допуская отвлечений. Пока существует объект внимания, имеется ли внимание?
«Разве вы не говорите то же самое, только используя слово „объект“ вместо „игрушка“?»
Объект или игрушка может быть внешним, но есть также внутренние игрушки, не так ли?
«Да, сэр, вы перечислили некоторые из них, я осознаю это».
Более сложная игрушка – это повод (мотив). Есть ли внимание, когда имеется повод, чтобы быть внимательным?
«Что вы подразумеваете под поводом?»
Принуждение к действию, побуждение к самосовершенствованию, основанные на страхе, жадности, амбициях. Причина, которая заставляет вас искать. Страдание, которое заставляет вас убегать, и так далее. Есть ли внимание, когда имеется какой-нибудь скрытый повод?
«Когда я вынужден быть внимательным из-за боли или удовольствия, из-за страха или надежды вознаграждения, тогда нет внимания. Да, я понимаю то, что вы имеете в виду. Это совершенно ясно, сэр, я понимаю».
Итак, нет никакого внимания, когда мы приближаемся к чему-нибудь таким образом. И разве слово, название не смешивается с вниманием? Например, когда мы смотрим на луну без словесного обозначения, слово «луна» всегда смешивается с нашим взглядом? Мы когда-либо прислушиваемся к чему-нибудь с вниманием, или же наши мысли, наша интерпретация и так далее смешиваются с нашим слушанием? Мы когда-либо действительно обращаем внимание на что-нибудь? Конечно, внимание не имеет никакого повода, никакого объекта, никакой игрушки, никакой борьбы, никакого словесного выражения. Вот это истинное внимание, так? Где есть внимание, там есть действительность.
«Но невозможно обращать полное внимание на что-нибудь! – воскликнул он. – Если бы было можно, тогда не было бы никаких проблем».
Любая другая форма «внимания» лишь увеличивает проблемы, верно?
«Я вижу, что это так, но что делать?»
Когда вы видите, что любая концентрация на игрушках, любое действие, основанное на поводе, каким бы он ни был, только продляет горечь и страдание, тогда в этом видении ложного как ложного есть восприятие истинного. И истина имеет ее собственное воздействие. Все это медитация.
«Если позволите так сказать, сэр, я слушал и действительно правильно понял многие из тех вещей, которые вы объяснили. То, что понято, будет иметь собственное воздействие, без моего вмешательства в это. Надеюсь, что смогу снова прийти».
Когда игрушка поглощает ум, нет никакого внимания, нет внимания и тогда, когда ум борется, чтобы концентрироваться, не допуская отвлечений. Пока существует объект внимания, имеется ли внимание?
«Разве вы не говорите то же самое, только используя слово „объект“ вместо „игрушка“?»
Объект или игрушка может быть внешним, но есть также внутренние игрушки, не так ли?
«Да, сэр, вы перечислили некоторые из них, я осознаю это».
Более сложная игрушка – это повод (мотив). Есть ли внимание, когда имеется повод, чтобы быть внимательным?
«Что вы подразумеваете под поводом?»
Принуждение к действию, побуждение к самосовершенствованию, основанные на страхе, жадности, амбициях. Причина, которая заставляет вас искать. Страдание, которое заставляет вас убегать, и так далее. Есть ли внимание, когда имеется какой-нибудь скрытый повод?
«Когда я вынужден быть внимательным из-за боли или удовольствия, из-за страха или надежды вознаграждения, тогда нет внимания. Да, я понимаю то, что вы имеете в виду. Это совершенно ясно, сэр, я понимаю».
Итак, нет никакого внимания, когда мы приближаемся к чему-нибудь таким образом. И разве слово, название не смешивается с вниманием? Например, когда мы смотрим на луну без словесного обозначения, слово «луна» всегда смешивается с нашим взглядом? Мы когда-либо прислушиваемся к чему-нибудь с вниманием, или же наши мысли, наша интерпретация и так далее смешиваются с нашим слушанием? Мы когда-либо действительно обращаем внимание на что-нибудь? Конечно, внимание не имеет никакого повода, никакого объекта, никакой игрушки, никакой борьбы, никакого словесного выражения. Вот это истинное внимание, так? Где есть внимание, там есть действительность.
«Но невозможно обращать полное внимание на что-нибудь! – воскликнул он. – Если бы было можно, тогда не было бы никаких проблем».
Любая другая форма «внимания» лишь увеличивает проблемы, верно?
«Я вижу, что это так, но что делать?»
Когда вы видите, что любая концентрация на игрушках, любое действие, основанное на поводе, каким бы он ни был, только продляет горечь и страдание, тогда в этом видении ложного как ложного есть восприятие истинного. И истина имеет ее собственное воздействие. Все это медитация.
«Если позволите так сказать, сэр, я слушал и действительно правильно понял многие из тех вещей, которые вы объяснили. То, что понято, будет иметь собственное воздействие, без моего вмешательства в это. Надеюсь, что смогу снова прийти».
Солнце не поднимется еще в течение двух или трех часов. В небе не было ни облачка, и звезды кричали от радости. Небеса были окружены темным контуром холмов, и ночь была совсем тихой. Ни одна собака не лаяла, и сельские жители еще не встали. Даже сова с глубоким хрипом молчала. Окно впускало в комнату необъятность ночи, и возникало то странное чувство, как будто вы были полностью одни – пробужденное уединение. Небольшой ручей тек под каменным мостом, но вам надо было прислушаться к нему, его нежное журчание было почти неслышным в той всеохватывающей тишине, которая была настолько интенсивна, так проникновенна, что все ваше бытие содержалось в ней. Она не была противоположностью шуму, шум мог быть в ней, но не принадлежал ей.
Было все еще довольно темно, когда мы отправились на автомобиле, но утренняя звезда была над восточным холмом. Деревья и кустарники были ярко-зелеными в ярком свете фар, когда автомобиль проделывал путь, петляя среди холмов. Дорога была пустынной, но вам не удавалось слишком быстро ехать из-за многочисленных поворотов. На востоке было теперь начало зарева, и хотя мы болтали в машине, происходило пробуждение медитации. Ум был полностью неподвижен, он не спал, он не был утомлен, а совершенно спокоен. В то время как небо становилось все светлее и светлее, ум углублялся далее и далее, глубже и глубже. Хотя он осознавал огромный шар золотого света и разговор, который происходил, он был в уединении, передвигаясь без всякого сопротивления, без всякого указания. Он было одинок, подобно свету в темноте. Он не знал, что он был одинок, знает только слово. Он был движением, которое не имело никакого конца и никакого направления. Это происходило без причины, и это продолжится без времени.
Фары были выключены, и в том раннем утреннем свете богатая, зеленая местность очаровывала. Была тяжелая роса, и везде, где лучи солнца касались земли, всеми цветами радуги искрились бесчисленные сокровища. В тот час голые камни из гранита казались мягкими и уступчивыми, иллюзией, которую восходящее солнце скоро отнимет. Дорога извивалась дальше между сочными рисовыми полями и огромными водоемами, наполненными до краев танцующими водами, которые будут поддерживать влагу земли до следующего сезона дождей. Но дожди еще не закончились, а насколько зеленым и оживленным все было! Домашняя скотина была откормленной, и лица людей на дороге сияли прохладной свежестью утра. Теперь по дороге попадалось много обезьян. Они не относились к тому виду с длинными ногами и длинными телами, которые перепрыгивают, качаясь, с непринужденностью и изяществом с ветки на ветку, или легко и надменно выступают на полях, наблюдая с важными лицами, когда вы проходите. Эти обезьяны были с длинными хвостами и грязной зеленовато-коричневой шерстью, забавляющиеся игрой и шалостями. Одна из них почти оказалась под передним колесом, но ее спасла ее собственная быстрота и внимательность водителя.
Теперь уже было настоящее дневное освещение, и крестьяне в больших количествах были в движении. Автомобилю пришлось съехать к обочине дороги, чтобы пропустить медленно перемещающиеся телеги с волами, которых всегда казалось так много. А грузовики никогда не уступят дорогу, позволяя вам проехать, до тех пор пока вы не сигналили в течение минуты или двух. Известный храм возвышался над деревьями, и автомобиль быстро промчался мимо места рождения святого учителя.
Было все еще довольно темно, когда мы отправились на автомобиле, но утренняя звезда была над восточным холмом. Деревья и кустарники были ярко-зелеными в ярком свете фар, когда автомобиль проделывал путь, петляя среди холмов. Дорога была пустынной, но вам не удавалось слишком быстро ехать из-за многочисленных поворотов. На востоке было теперь начало зарева, и хотя мы болтали в машине, происходило пробуждение медитации. Ум был полностью неподвижен, он не спал, он не был утомлен, а совершенно спокоен. В то время как небо становилось все светлее и светлее, ум углублялся далее и далее, глубже и глубже. Хотя он осознавал огромный шар золотого света и разговор, который происходил, он был в уединении, передвигаясь без всякого сопротивления, без всякого указания. Он было одинок, подобно свету в темноте. Он не знал, что он был одинок, знает только слово. Он был движением, которое не имело никакого конца и никакого направления. Это происходило без причины, и это продолжится без времени.
Фары были выключены, и в том раннем утреннем свете богатая, зеленая местность очаровывала. Была тяжелая роса, и везде, где лучи солнца касались земли, всеми цветами радуги искрились бесчисленные сокровища. В тот час голые камни из гранита казались мягкими и уступчивыми, иллюзией, которую восходящее солнце скоро отнимет. Дорога извивалась дальше между сочными рисовыми полями и огромными водоемами, наполненными до краев танцующими водами, которые будут поддерживать влагу земли до следующего сезона дождей. Но дожди еще не закончились, а насколько зеленым и оживленным все было! Домашняя скотина была откормленной, и лица людей на дороге сияли прохладной свежестью утра. Теперь по дороге попадалось много обезьян. Они не относились к тому виду с длинными ногами и длинными телами, которые перепрыгивают, качаясь, с непринужденностью и изяществом с ветки на ветку, или легко и надменно выступают на полях, наблюдая с важными лицами, когда вы проходите. Эти обезьяны были с длинными хвостами и грязной зеленовато-коричневой шерстью, забавляющиеся игрой и шалостями. Одна из них почти оказалась под передним колесом, но ее спасла ее собственная быстрота и внимательность водителя.
Теперь уже было настоящее дневное освещение, и крестьяне в больших количествах были в движении. Автомобилю пришлось съехать к обочине дороги, чтобы пропустить медленно перемещающиеся телеги с волами, которых всегда казалось так много. А грузовики никогда не уступят дорогу, позволяя вам проехать, до тех пор пока вы не сигналили в течение минуты или двух. Известный храм возвышался над деревьями, и автомобиль быстро промчался мимо места рождения святого учителя.
«Я вполне понимаю, что должно быть всестороннее представление проблемы, но детали тоже важны. Мы не можем пренебрегать нашей нынешней деятельностью, не так ли?»
Что вы подразумеваете под «всесторонним представлением проблемы»? Это вопрос просто интеллектуального согласия, словесного подтверждения, или вы реально постигаете проблему убийства в целом?
«Если быть честным, сэр, до сих пор я не уделял много внимания более широким значениям проблемы. Я был обеспокоен одним ее специфическим аспектом».
Это похоже на то, когда ты не распахиваешь окна настежь и смотришь на небо, на деревья, на людей, на все движение жизни, а глядишь вместо этого через узкую щель в оконной створке. И ум такой же: маленькая, незначительная часть его очень активна, в то время как остальное бездействует. Эта мелочная деятельность ума создает ее собственные мелочные проблемы добра и зла, ее политические и моральные ценности и так далее. Если бы мы могли действительно понять нелепость этого процесса, мы могли бы естественно, без всякого принуждения, исследовать более широкие области ума. Так что, проблема, которую мы обсуждаем, это не просто убийство или неубийство животных, но жестокость и ненависть, которые вечно увеличиваются в мире и в каждом. Вот это наша реальная проблема, не так ли?
Что вы подразумеваете под «всесторонним представлением проблемы»? Это вопрос просто интеллектуального согласия, словесного подтверждения, или вы реально постигаете проблему убийства в целом?
«Если быть честным, сэр, до сих пор я не уделял много внимания более широким значениям проблемы. Я был обеспокоен одним ее специфическим аспектом».
Это похоже на то, когда ты не распахиваешь окна настежь и смотришь на небо, на деревья, на людей, на все движение жизни, а глядишь вместо этого через узкую щель в оконной створке. И ум такой же: маленькая, незначительная часть его очень активна, в то время как остальное бездействует. Эта мелочная деятельность ума создает ее собственные мелочные проблемы добра и зла, ее политические и моральные ценности и так далее. Если бы мы могли действительно понять нелепость этого процесса, мы могли бы естественно, без всякого принуждения, исследовать более широкие области ума. Так что, проблема, которую мы обсуждаем, это не просто убийство или неубийство животных, но жестокость и ненависть, которые вечно увеличиваются в мире и в каждом. Вот это наша реальная проблема, не так ли?
«Конечно это так, – ответил адвокат, вернувшись снова к диалогу. – Одно дело – это влияние слов, а другое – это прямое переживание того, что происходит».
Состояние прямого переживания – это внимание без повода. Когда есть желание достичь результата, есть переживание по поводу, что только ведет к дальнейшему созданию условностей в уме. Изучать и изучать с поводом – это противоречащие процессы, так ведь? Учитесь ли вы, когда имеется повод, чтобы учиться? Накопление знания или приобретение навыков – это не движение изучения. Изучение – это движение, которое не направлено ни к чему-то, ни от чего-то, оно прекращается, когда имеет место накопление знаний с целью получить, достичь прийти к чему-то. Прочувствование природы сознания, изучение ее происходит без повода. Иметь повод, причину – это означает вечно создавать давление, принуждение.
«Вы подразумеваете, сэр, что истинная свобода без причины?»
Конечно. Свобода – это не реакция на неволю. Когда это так, тогда та свобода становится еще одной неволей. Именно поэтому очень важно выяснить, имеется ли повод быть свободным. Если имеется, тогда результат – не свобода, а просто противоположность того, что есть.
...
«Но возможно ли действовать без повода? – спросил соцработник. – Мне кажется, что повод неотделим от действия».
Что вы подразумеваете под действием?
«Деревню надо очистить от мусора, дети должны быть образованы, закон должен быть проведен в жизнь, реформы должны быть выполнены и так далее. Все это является действием, а за ним определенно имеется некоторый повод. Если действие по поводу неправильно, то что является правильным действием?»
Коммунист считает свой жизненный путь правильным, так считает и капиталист, и так называемый религиозный человек. Правительства имеют пяти– или десятилетние планы и навязывают определенные законы для исполнения. Социальный реформатор задумывает образ жизни, который, как он настаивает, является правильным действием. Каждый родитель, каждый школьный учитель насаждает традицию и внимание. Существуют неисчислимые политические и религиозные организации, каждая со своим лидером и каждая с властью, явной или скрытой, навязывать то, что она называет правильное действие.
Состояние прямого переживания – это внимание без повода. Когда есть желание достичь результата, есть переживание по поводу, что только ведет к дальнейшему созданию условностей в уме. Изучать и изучать с поводом – это противоречащие процессы, так ведь? Учитесь ли вы, когда имеется повод, чтобы учиться? Накопление знания или приобретение навыков – это не движение изучения. Изучение – это движение, которое не направлено ни к чему-то, ни от чего-то, оно прекращается, когда имеет место накопление знаний с целью получить, достичь прийти к чему-то. Прочувствование природы сознания, изучение ее происходит без повода. Иметь повод, причину – это означает вечно создавать давление, принуждение.
«Вы подразумеваете, сэр, что истинная свобода без причины?»
Конечно. Свобода – это не реакция на неволю. Когда это так, тогда та свобода становится еще одной неволей. Именно поэтому очень важно выяснить, имеется ли повод быть свободным. Если имеется, тогда результат – не свобода, а просто противоположность того, что есть.
...
«Но возможно ли действовать без повода? – спросил соцработник. – Мне кажется, что повод неотделим от действия».
Что вы подразумеваете под действием?
«Деревню надо очистить от мусора, дети должны быть образованы, закон должен быть проведен в жизнь, реформы должны быть выполнены и так далее. Все это является действием, а за ним определенно имеется некоторый повод. Если действие по поводу неправильно, то что является правильным действием?»
Коммунист считает свой жизненный путь правильным, так считает и капиталист, и так называемый религиозный человек. Правительства имеют пяти– или десятилетние планы и навязывают определенные законы для исполнения. Социальный реформатор задумывает образ жизни, который, как он настаивает, является правильным действием. Каждый родитель, каждый школьный учитель насаждает традицию и внимание. Существуют неисчислимые политические и религиозные организации, каждая со своим лидером и каждая с властью, явной или скрытой, навязывать то, что она называет правильное действие.
Солнце только что село за деревьями и облаками, и золотое сияние проникало через окно большой комнаты, которая была заполнена людьми, слушающими музыку восьмиструнного инструмента в сопровождении маленького барабана. Почти каждый в аудитории слушал музыку в полном отрешении от действительности, особенно девушка в ярком платье, которая сидела подобно статуе, а ее рука, поддерживая такт, мягко выстукивала ритм по бедру. Это было единственное движение, которое она делала. С поднятой головой и взглядом, не отрывавшимся от человека с инструментом, она забыла обо всем. Другие слушатели покачивали в такт руками или головами. Они были все в экстазе, и мир с войнами, политиками, заботами прекратил существовать.
Снаружи свет постепенно блек, и цветы, которые сияли яркими красками только несколько минут назад, исчезли в сгущающейся темноте. Птицы умолкли, и лишь одна сова начала кричать. Кто-то громко говорил в доме напротив. Сквозь деревья было видно одну или две звезды, и ящерица на белой стене сада была едва заметна, когда она украдкой ползла к какому-то насекомому.
Музыка пленила аудиторию. Это была чистая и тонкая музыка, с большой глубиной красоты и чувства. Внезапно струнный инструмент остановился, и заиграл небольшой барабан. Он звучал с ясностью и точностью, что было по-настоящему восхитительно. Руки казались удивительно мягкими и быстрыми, когда ударяли по сторонам маленького барабана, чей звук рассказывал больше, чем бурная болтовня людей. Тот барабан, если попросить, мог бы посылать страстные сообщения с задором и выразительностью, но сейчас он спокойно повествовал о многих вещах, и ум качался на волнах его звучания.
Когда ум находится в полете открытия, воображение является опасным. Воображению нет места в понимании, оно уничтожает понимание так же уверенно, как и предположение. Предположение и воображение – это враги внимания. Но ум осознавал это, и поэтому не было полета, из которого его надо было отзывать. Ум был совершенно спокоен, и все же как быстр он был! Он передвигался на край земли и снова возвращался, даже до того, как начинал свое путешествие. Он был быстрее самого быстрого, и все же мог быть медленным, таким медленным, что никакая деталь не ускользала от него.
Музыка, аудитория, ящерица были лишь кратким движением в его пределах. Он был совершенно спокоен, и оттого, что он был спокоен, он был уединенным. Его спокойствие не было спокойствием смерти, и при этом оно не было выдуманным мыслью, вынужденным и порожденным тщеславием человека. Это было движением вне человеческой меры, движением, которое не имело времени, которое не имело никакого прихода и ухода, но которое было спокойным из-за непознанных глубин творения.
Снаружи свет постепенно блек, и цветы, которые сияли яркими красками только несколько минут назад, исчезли в сгущающейся темноте. Птицы умолкли, и лишь одна сова начала кричать. Кто-то громко говорил в доме напротив. Сквозь деревья было видно одну или две звезды, и ящерица на белой стене сада была едва заметна, когда она украдкой ползла к какому-то насекомому.
Музыка пленила аудиторию. Это была чистая и тонкая музыка, с большой глубиной красоты и чувства. Внезапно струнный инструмент остановился, и заиграл небольшой барабан. Он звучал с ясностью и точностью, что было по-настоящему восхитительно. Руки казались удивительно мягкими и быстрыми, когда ударяли по сторонам маленького барабана, чей звук рассказывал больше, чем бурная болтовня людей. Тот барабан, если попросить, мог бы посылать страстные сообщения с задором и выразительностью, но сейчас он спокойно повествовал о многих вещах, и ум качался на волнах его звучания.
Когда ум находится в полете открытия, воображение является опасным. Воображению нет места в понимании, оно уничтожает понимание так же уверенно, как и предположение. Предположение и воображение – это враги внимания. Но ум осознавал это, и поэтому не было полета, из которого его надо было отзывать. Ум был совершенно спокоен, и все же как быстр он был! Он передвигался на край земли и снова возвращался, даже до того, как начинал свое путешествие. Он был быстрее самого быстрого, и все же мог быть медленным, таким медленным, что никакая деталь не ускользала от него.
Музыка, аудитория, ящерица были лишь кратким движением в его пределах. Он был совершенно спокоен, и оттого, что он был спокоен, он был уединенным. Его спокойствие не было спокойствием смерти, и при этом оно не было выдуманным мыслью, вынужденным и порожденным тщеславием человека. Это было движением вне человеческой меры, движением, которое не имело времени, которое не имело никакого прихода и ухода, но которое было спокойным из-за непознанных глубин творения.
«О боже, вы лишаете меня всего: моего тщеславия, моего желания быть знаменитым, даже моего побуждения довести до дела некоторые заслуживающие внимания идеи. Что я буду делать, когда все это исчезнет?»
Ваш вопрос указывает на то, что ничто не исчезло, не так ли? Никто не сможет отнять у вас внутренне то, от чего вы не хотите отказаться. Вы продолжите дальше ваш путь к известности, который является путем печали, расстройства, страха.
«Иногда я и вправду хочу бросить все это гнилое дело, но тяга велика, – его тон стал беспокойным и искренним. – Что мешает мне идти тем путем?»
Вы задаете этот вопрос серьезно?
«Я думаю, да. Скорбь, предполагаю?»
Является ли скорбь способом понимания? Или скорбь существует, потому что нет понимания? Если бы вы исследовали в целом побуждение стать кем-то и способ его удовлетворения не только разумом, но и глубже, тогда возникнет рассудительность, понимание и уничтожит корень скорби. Но скорбь не привносит понимание.
«Как это, сэр?»
Скорбь – это результат удара, это временная встряска ума, который успокоился, который принял рутину жизни. Что-то случается: смерть, потеря работы, сомнение в лелеемой вере, – и ум встревожен. Но что потревоженный ум делает? Он находит способ снова быть безмятежным, находит убежище в другой вере, в более надежной работе, в новых взаимоотношениях. И снова волна жизни накрывает и разрушает все, что спасало, но ум вскоре находит еще одну защиту, и так продолжается. Это не способ рассудительности, верно?
«Тогда что есть способ рассудительности?»
Ваш вопрос указывает на то, что ничто не исчезло, не так ли? Никто не сможет отнять у вас внутренне то, от чего вы не хотите отказаться. Вы продолжите дальше ваш путь к известности, который является путем печали, расстройства, страха.
«Иногда я и вправду хочу бросить все это гнилое дело, но тяга велика, – его тон стал беспокойным и искренним. – Что мешает мне идти тем путем?»
Вы задаете этот вопрос серьезно?
«Я думаю, да. Скорбь, предполагаю?»
Является ли скорбь способом понимания? Или скорбь существует, потому что нет понимания? Если бы вы исследовали в целом побуждение стать кем-то и способ его удовлетворения не только разумом, но и глубже, тогда возникнет рассудительность, понимание и уничтожит корень скорби. Но скорбь не привносит понимание.
«Как это, сэр?»
Скорбь – это результат удара, это временная встряска ума, который успокоился, который принял рутину жизни. Что-то случается: смерть, потеря работы, сомнение в лелеемой вере, – и ум встревожен. Но что потревоженный ум делает? Он находит способ снова быть безмятежным, находит убежище в другой вере, в более надежной работе, в новых взаимоотношениях. И снова волна жизни накрывает и разрушает все, что спасало, но ум вскоре находит еще одну защиту, и так продолжается. Это не способ рассудительности, верно?
«Тогда что есть способ рассудительности?»
«Что вы подразумеваете под пониманием?»
Не является ли понимание состоянием ума, в котором знание, воспоминание или узнавание не в тот момент функционирует? Чтобы понимать, ум должен быть спокойным, действия знания должны быть в повиновении. Это спокойствие ума наступает спонтанно, когда учителя или родитель действительно хотят понять ребенка. Когда есть намерение понять, появляется внимание без отвлечения желания следить. Тогда ум не дисциплинирован, не контролируется, не натянут, и его не заставляют умолкать. Его спокойствие естественное, когда есть намерение понять. Никакое усилие, никакой конфликт не вовлечено в понимание. С пониманием полного значения искания возникает состояние поиска. Это нельзя искать и найти.
Не является ли понимание состоянием ума, в котором знание, воспоминание или узнавание не в тот момент функционирует? Чтобы понимать, ум должен быть спокойным, действия знания должны быть в повиновении. Это спокойствие ума наступает спонтанно, когда учителя или родитель действительно хотят понять ребенка. Когда есть намерение понять, появляется внимание без отвлечения желания следить. Тогда ум не дисциплинирован, не контролируется, не натянут, и его не заставляют умолкать. Его спокойствие естественное, когда есть намерение понять. Никакое усилие, никакой конфликт не вовлечено в понимание. С пониманием полного значения искания возникает состояние поиска. Это нельзя искать и найти.
«Желание есть всегда, иногда неистово горящее, а иногда дремлющее, но готовое ворваться в жизнь. И проблема в том, что с ним делать? Когда желание дремлет, все мое существо довольно спокойно, но когда оно активно, я очень тревожен, я становлюсь беспокойным, лихорадочно активным, пока это специфическое желание не является удовлетворенным. Тогда я становлюсь относительно спокойным, пока желание не появляется снова и снова, возможно, с иным объектом. Оно похоже на воду под давлением, и как бы высоко вы ни построили дамбу, оно всегда просачивается через трещины, обходя вокруг или проливаясь через край. Я почти замучился, пытаясь быть выше желания, но в конце моих всевозможных усилий желание все еще есть, улыбаясь или хмурясь. Как мне освободиться от этого?»
Вы пробуете подавлять, возвысить желание? Вы хотите приручить его, одурманить, сделать его уважаемым? Не принимая во внимание книги, идеалы и гуру, что вы чувствуете по отношению к желанию? Каков ваш порыв? Что вы думаете?
«Желание естественно, не так ли, сэр?» – спросил тот, что пониже.
Что вы подразумеваете под естественным?
«Голод, секс, желание комфорта и надежности – все это желание, и это кажется таким по-здоровому нормальным и разумным. В конце концов, мы так устроены».
Если это нормально, тогда почему вы обеспокоены этим?
«Неприятность в том, что есть не только одно желание, а много противоречивых желаний, все из которых тянут в разных направлениях. Я внутри разрываюсь на части. Два или три доминируют, и они отвергают противоречивые желания поменьше. Но даже среди главных желаний существует противоречие. Именно это противоречие с его натянутыми и напряженными отношениями причиняет страдание».
И чтобы преодолеть это страдание, вам сказали, что вы должны контролировать, подавлять или возвышать желание. Это так? Если бы удовлетворение желания приносило только удовольствие и никакого страдания, вы бы весело продолжали с ним сосуществовать, не так ли?
...
«Я думаю так, – ответил более высокий. – Но, пожалуйста, немного помедленнее, сэр, и не перегружайте каждое предложение идеями».
Подобно пару, желание – это энергия, верно? И как пар может быть направлен, чтобы управлять любым видом машин, либо полезным, либо разрушительным, так и желание может быть рассеяно, или же оно может использоваться для понимания без наличия того, кто использует эту удивительную энергию. Если есть использующий ее, будь он один или много, индивидуум или коллектив (что является традицией), то начинаются неприятности. Тогда возникает замкнутый круг боли и удовольствия.
«Если ни индивидуум, ни коллектив не должен использовать ту энергию, то кто же должен использовать ее?»
Разве вы не задаете неправильный вопрос? Неправильный вопрос будет иметь неправильный ответ, но правильный ответ может открыть дверь к пониманию. Есть только энергия, нет никакого вопроса о том, кто будет использовать ее. Это не энергия, а использующий ее, кто поддерживает замешательство и противоречие боли и удовольствия. Использующий, как один и как многие, говорит: «Это правильно, а то неправильно, это хорошо, а то плохо», таким образом увековечивая конфликт дуальности. Он настоящий интриган, творец печали. Может ли использующий ту энергию, называемую желанием, прекратить быть? Может наблюдатель не быть действующим, отдельной сущностью, воплощающей ту или иную традицию, а быть самой той энергией?
«Разве это не очень трудно?»
За мостом виднеется море, синее и далекое. Вдоль изгибающегося берега лежат пески и простирающиеся пальмовые рощи. Городские люди приезжают сюда на машинах со своими хорошо одетыми детьми, которые радостно кричат, наслаждаясь свободой от тесных домов и голых улиц.
Рано утром, прямо перед тем, как солнце восходит, когда на земле много росы, а звезды все еще видны, это место очень красиво. Вы можете сидеть здесь один, а всюду вокруг вас мир насыщенной тишины. Море беспокойное и темное, разозленное луной, его волны накатываются с яростью и ревом. Но несмотря на тяжелый грохот моря все удивительно тихо. Нет ни малейшего ветра, и птицы все еще спят.
Ваш ум потерял свое побуждение блуждать по поверхности земли, двигаться среди старых, знакомых объектов местности, продолжать тихий монолог. Внезапно и неожиданно вся та огромная энергия сгущается, собирается, но не для того, чтобы расходовать себя в движении. Движение есть только в переживающем, который ищет, получает, теряет. Сгущение этой энергии, свободной от давлений и влияний желания, неважно, ослабленных или усиленных, создало полную внутреннюю тишину. Ваш ум полностью освещен, без какой-либо тени и не отбрасывая тень. Утренняя звезда очень яркая, устойчивая, постоянная и немигающая, в небе на востоке видно зарево. Ваш ум не передвинулся ни на йоту, он не парализован, но свет той внутренней тишины сам стал действием без слов и образов ума. Его свет не имеет центра, создателя тени, есть только свет.
Утренняя звезда исчезает, и вскоре золотая кайма показывается из-за бурной воды. По земле медленно поползли тени. Все пробуждается, и легкий ветерок подул с севера. Вы идете по тропинке, которая пролегает вдоль реки и присоединяется к главной дороге. В тот час на ней очень мало людей, один или двое вышли на утреннюю прогулку. Почти нет автомобилей, и все живое довольно тихо.
Дорога проходит через сонную деревню, где двое маленьких детей разговаривая и смеясь, не стесняясь прохожих, используют обочину как туалет. Автомобиль объезжает козу, лежащую на середине дороги. На некотором расстоянии от деревни вы проходите через ворота в ухоженный сад, где есть великолепные цветы и квадратный водоем с многочисленными лилиями в нем. Тени уже ярче, но трава все еще мокрая от росы.
Рано утром, прямо перед тем, как солнце восходит, когда на земле много росы, а звезды все еще видны, это место очень красиво. Вы можете сидеть здесь один, а всюду вокруг вас мир насыщенной тишины. Море беспокойное и темное, разозленное луной, его волны накатываются с яростью и ревом. Но несмотря на тяжелый грохот моря все удивительно тихо. Нет ни малейшего ветра, и птицы все еще спят.
Ваш ум потерял свое побуждение блуждать по поверхности земли, двигаться среди старых, знакомых объектов местности, продолжать тихий монолог. Внезапно и неожиданно вся та огромная энергия сгущается, собирается, но не для того, чтобы расходовать себя в движении. Движение есть только в переживающем, который ищет, получает, теряет. Сгущение этой энергии, свободной от давлений и влияний желания, неважно, ослабленных или усиленных, создало полную внутреннюю тишину. Ваш ум полностью освещен, без какой-либо тени и не отбрасывая тень. Утренняя звезда очень яркая, устойчивая, постоянная и немигающая, в небе на востоке видно зарево. Ваш ум не передвинулся ни на йоту, он не парализован, но свет той внутренней тишины сам стал действием без слов и образов ума. Его свет не имеет центра, создателя тени, есть только свет.
Утренняя звезда исчезает, и вскоре золотая кайма показывается из-за бурной воды. По земле медленно поползли тени. Все пробуждается, и легкий ветерок подул с севера. Вы идете по тропинке, которая пролегает вдоль реки и присоединяется к главной дороге. В тот час на ней очень мало людей, один или двое вышли на утреннюю прогулку. Почти нет автомобилей, и все живое довольно тихо.
Дорога проходит через сонную деревню, где двое маленьких детей разговаривая и смеясь, не стесняясь прохожих, используют обочину как туалет. Автомобиль объезжает козу, лежащую на середине дороги. На некотором расстоянии от деревни вы проходите через ворота в ухоженный сад, где есть великолепные цветы и квадратный водоем с многочисленными лилиями в нем. Тени уже ярче, но трава все еще мокрая от росы.
«Вы, художники, – сказал доктор, – считаете, что отделены от остальной части нас. Вы выше других людей, имеете особый дар со особыми привилегиями. Вы, как предполагается, видите больше, чувствуете больше, живете более насыщенно. Но я не думаю, что вы так уж очень отличаетесь от инженера или адвоката, или доктора, которые тоже могут жить ярко. Я имел обыкновение страдать вместе с моими пациентами, я любил их, я знал, через что они проходили, их страхи, их надежды и отчаяние. Я так сильно чувствовал их, как вы могли бы чувствовать облако, цветок, листок, унесенный ветром, или человеческое лицо.
Интенсивность вашего чувства не отличается от моей или от интенсивности чувства нашего друга здесь. Имеет значение именно интенсивность чувства, а не то, по отношению к чему кто-то имеет его. Художнику приятно считать, что его особое выражение этого – кое-что далеко превосходящее, более близкое к божественному, и я знаю, что мир замирает, затаив дыхание, когда произносят слово «художник».
Но вы такой же человек, как и остальные, и наша интенсивность такая же живая, глубокая, дрожащая, как и ваша. Я не умаляю явление художника, и при этом не завидую ему, я просто говорю, что интенсивность чувства – это важная вещь. Конечно, ее можно направлять в неправильное русло, а затем в результате рождается хаос и переживания и за себя и за других, особенно если волей судьбы оказываешься во власти. Дело вот в чем. Вы и я жаждете одного и того же: вы в желании вновь пережить то, что называете красотой и необъятностью жизни, а я в желании снова любить».
...
«И я также ищу этого, желаю прорваться через посредственность моей жизни, – добавил адвокат. – Эта боль, которую я испытываю, похожа на вашу. Я, может быть, не способен выразить это словами или на холсте, но оно столь же интенсивно, как цвет, который вы видите на том цветке. Я также страстно тоскую по чему-то бесконечно большему, чем все это, чему-то, что принесет умиротворение и полноту».
«Хорошо, я уступаю. Вы оба правы, – согласился художник. – Тщеславие – что-то более сильное, чем благоразумие. Мы все тщеславны по-своему, по-особенному, и как больно признавать это! Безусловно, мы находимся в одной лодке, как вы говорите. Все мы хотим что-то вне наших мелочных „я“, но мелочность подползает к нам и сокрушает нас».
А теперь, какова проблема, которую мы хотим обсудить? Это ясно всем из нас?
«Я так думаю, что да, – ответил доктор. – Мне хотелось бы выразить таким образом: есть ли постоянное состояние любви, творческого потенциала, избавление от печали навечно? Мы бы все согласились с такой постановкой вопроса, верно?»
Остальные кивнули в знак согласия.
«Есть ли состояние любви или творческого умиротворения, – продолжал доктор, – которое, однажды достигнутое, никогда не будет вырождаться, никогда не потеряется?»
«Да, вопрос в этом, – согласился художник. – Существует ли необычайная радостная приподнятость духа, которая приходит неожиданно и выветривается подобно аромату. Может ли остаться интенсивность, не вызывая пустоты? Существует ли состояние вдохновения, которое не отступает перед временем и настроением?»
...
Интенсивность вашего чувства не отличается от моей или от интенсивности чувства нашего друга здесь. Имеет значение именно интенсивность чувства, а не то, по отношению к чему кто-то имеет его. Художнику приятно считать, что его особое выражение этого – кое-что далеко превосходящее, более близкое к божественному, и я знаю, что мир замирает, затаив дыхание, когда произносят слово «художник».
Но вы такой же человек, как и остальные, и наша интенсивность такая же живая, глубокая, дрожащая, как и ваша. Я не умаляю явление художника, и при этом не завидую ему, я просто говорю, что интенсивность чувства – это важная вещь. Конечно, ее можно направлять в неправильное русло, а затем в результате рождается хаос и переживания и за себя и за других, особенно если волей судьбы оказываешься во власти. Дело вот в чем. Вы и я жаждете одного и того же: вы в желании вновь пережить то, что называете красотой и необъятностью жизни, а я в желании снова любить».
...
«И я также ищу этого, желаю прорваться через посредственность моей жизни, – добавил адвокат. – Эта боль, которую я испытываю, похожа на вашу. Я, может быть, не способен выразить это словами или на холсте, но оно столь же интенсивно, как цвет, который вы видите на том цветке. Я также страстно тоскую по чему-то бесконечно большему, чем все это, чему-то, что принесет умиротворение и полноту».
«Хорошо, я уступаю. Вы оба правы, – согласился художник. – Тщеславие – что-то более сильное, чем благоразумие. Мы все тщеславны по-своему, по-особенному, и как больно признавать это! Безусловно, мы находимся в одной лодке, как вы говорите. Все мы хотим что-то вне наших мелочных „я“, но мелочность подползает к нам и сокрушает нас».
А теперь, какова проблема, которую мы хотим обсудить? Это ясно всем из нас?
«Я так думаю, что да, – ответил доктор. – Мне хотелось бы выразить таким образом: есть ли постоянное состояние любви, творческого потенциала, избавление от печали навечно? Мы бы все согласились с такой постановкой вопроса, верно?»
Остальные кивнули в знак согласия.
«Есть ли состояние любви или творческого умиротворения, – продолжал доктор, – которое, однажды достигнутое, никогда не будет вырождаться, никогда не потеряется?»
«Да, вопрос в этом, – согласился художник. – Существует ли необычайная радостная приподнятость духа, которая приходит неожиданно и выветривается подобно аромату. Может ли остаться интенсивность, не вызывая пустоты? Существует ли состояние вдохновения, которое не отступает перед временем и настроением?»
...
«Сэр, то, что вы говорите, совершенно истинно, – сказал доктор. – Если мне надо обнаружить новый факт или прочувствовать истинность чего-либо, мой ум не может быть загроможден тем, что было. Я вижу, насколько необходимо, чтобы ум отложил в сторону все, что он узнал или испытал. Но принимая во внимание природу ума, действительно ли такое возможно?»
«Если не должно быть никакого внутреннего требования, – сказал адвокат, размышляя вслух, – тогда я не должен желать вырваться из моего нынешнего мелочного состояния или думать о неком другом состоянии, которое может только быть результатом того, что было, проецированием того, что я уже знаю. Но разве это почти не невозможно?»
Я так не думаю. Если я хочу понять вас, естественно, я не могу иметь никаких предубеждений или умозаключений о вас.
«Это так».
Если для меня самое важное состоит в том, чтобы понять вас, тогда само это чувство крайней необходимости отвергает все мои предубеждения и мнения относительно вас, не так ли?
«Не может, конечно, быть никакого диагноза до окончания обследования пациента, – сказал доктор. – Но действительно ли такой подход возможен в области человеческого переживания, где так много личного интереса?»
Если есть интенсивность для того, чтобы понять факт, правду, то возможно все. И все становится помехой, если эта интенсивность отсутствует. Так понятней, не так ли?
«Да, по крайней мере на словах, – ответил художник. – Возможно я постепенно втянусь в это больше, по ходу нашего разговора».
Мы пробуем выяснить, существует ли или нет постоянное состояние, не то, что нам хотелось бы, а реальный факт, суть дела. Все вокруг нас, внутри нас, также как и снаружи – наши отношения, наши мысли, наши чувства – непостоянно, в постоянном состоянии потока. Осознавая это, ум жаждет постоянства, бесконечного состояние мира, любви, совершенства, безопасности, которое ни время, ни события не смогут уничтожить. Поэтому он создает душу, Атман и видения постоянного рая. Но это постоянство рождено непостоянством, и потому-то оно имеет внутри себя семена непостоянного. Есть только один факт: непостоянство.
«Если не должно быть никакого внутреннего требования, – сказал адвокат, размышляя вслух, – тогда я не должен желать вырваться из моего нынешнего мелочного состояния или думать о неком другом состоянии, которое может только быть результатом того, что было, проецированием того, что я уже знаю. Но разве это почти не невозможно?»
Я так не думаю. Если я хочу понять вас, естественно, я не могу иметь никаких предубеждений или умозаключений о вас.
«Это так».
Если для меня самое важное состоит в том, чтобы понять вас, тогда само это чувство крайней необходимости отвергает все мои предубеждения и мнения относительно вас, не так ли?
«Не может, конечно, быть никакого диагноза до окончания обследования пациента, – сказал доктор. – Но действительно ли такой подход возможен в области человеческого переживания, где так много личного интереса?»
Если есть интенсивность для того, чтобы понять факт, правду, то возможно все. И все становится помехой, если эта интенсивность отсутствует. Так понятней, не так ли?
«Да, по крайней мере на словах, – ответил художник. – Возможно я постепенно втянусь в это больше, по ходу нашего разговора».
Мы пробуем выяснить, существует ли или нет постоянное состояние, не то, что нам хотелось бы, а реальный факт, суть дела. Все вокруг нас, внутри нас, также как и снаружи – наши отношения, наши мысли, наши чувства – непостоянно, в постоянном состоянии потока. Осознавая это, ум жаждет постоянства, бесконечного состояние мира, любви, совершенства, безопасности, которое ни время, ни события не смогут уничтожить. Поэтому он создает душу, Атман и видения постоянного рая. Но это постоянство рождено непостоянством, и потому-то оно имеет внутри себя семена непостоянного. Есть только один факт: непостоянство.
«Тогда, что я должен сделать? Я могу освободиться от этого страдания?»
Конечно, вы можете, но это совершенно другое дело. Вы осознаете, что обладаете, но вы когда-либо осознаете момент, когда ум не обладает, не обладаем? Мы обладаем, потому что в нас самих мы ничто, а в обладании мы чувствуем, что кем-то стали. Когда мы называем себя американцами, немцами, русскими, индусами или кем угодно, ярлык придает нам ощущение важности, потому-то мы и защищаем его с мечом и хитрым умом. Мы ничто, кроме того, чем мы обладаем: ярлыком, счетом в банке, идеологией, человеком, – и это отождествление порождает вражду и бесконечную борьбу.
«Мне все это достаточно хорошо известно, но вы сказали кое-что, что задело струнку в моей душе. Я когда-либо осознаю момент, когда ум не обладает, не обладаем? Не думаю, что я осознаю».
Ум может прекратить обладать или быть обладаемым, обладать прошлым и быть обладаемым будущим? Может он быть свободен как от влияние пережитого, так и побуждения пережить?
«Это когда-либо возможно?»
Вам придется выяснить, вам придется полностью осознать пути вашего собственного ума. Вы знаете истину об обладании, о печали из-за него и удовольствии, но вы остановились там и пробуете преодолеть одно другим. Вы не знаете момента, когда ум не обладает, не обладаем, когда он полностью свободен от того, что было, и от желания стать. Исследовать это и самому обнаружить суть этой свободы – вот фактор освобождения, а не желание быть свободным.
«Я способен на такое трудное исследование и обнаружение? В некотором роде, да. Я был хитер и целеустремлен в обладании, с той же самой энергией я могу теперь начинать исследовать свободу ума. Я хотел бы возвратиться, если можно, после того, как я поэкспериментирую с этим».
Конечно, вы можете, но это совершенно другое дело. Вы осознаете, что обладаете, но вы когда-либо осознаете момент, когда ум не обладает, не обладаем? Мы обладаем, потому что в нас самих мы ничто, а в обладании мы чувствуем, что кем-то стали. Когда мы называем себя американцами, немцами, русскими, индусами или кем угодно, ярлык придает нам ощущение важности, потому-то мы и защищаем его с мечом и хитрым умом. Мы ничто, кроме того, чем мы обладаем: ярлыком, счетом в банке, идеологией, человеком, – и это отождествление порождает вражду и бесконечную борьбу.
«Мне все это достаточно хорошо известно, но вы сказали кое-что, что задело струнку в моей душе. Я когда-либо осознаю момент, когда ум не обладает, не обладаем? Не думаю, что я осознаю».
Ум может прекратить обладать или быть обладаемым, обладать прошлым и быть обладаемым будущим? Может он быть свободен как от влияние пережитого, так и побуждения пережить?
«Это когда-либо возможно?»
Вам придется выяснить, вам придется полностью осознать пути вашего собственного ума. Вы знаете истину об обладании, о печали из-за него и удовольствии, но вы остановились там и пробуете преодолеть одно другим. Вы не знаете момента, когда ум не обладает, не обладаем, когда он полностью свободен от того, что было, и от желания стать. Исследовать это и самому обнаружить суть этой свободы – вот фактор освобождения, а не желание быть свободным.
«Я способен на такое трудное исследование и обнаружение? В некотором роде, да. Я был хитер и целеустремлен в обладании, с той же самой энергией я могу теперь начинать исследовать свободу ума. Я хотел бы возвратиться, если можно, после того, как я поэкспериментирую с этим».
Внимание – странная вещь. Мы никогда не смотрим без призмы слов, объяснений и предубеждений, мы никогда не слушаем без суждения, сравнения и воспоминания. Сам факт, присвоения названия цветку или птице является отвлечением. Ум никогда не спокоен, чтобы смотреть, слушать. В тот момент, когда он смотрит, он отключен в его беспокойных блужданиях, в самом акте слушания присутствует интерпретация, воспоминание, удовольствие, а внимание отсутствует.
Ум может быть поглощен вещью, которую видит, или тем, что слушает, как ребенок игрушкой, но это не внимание. Не является вниманием концентрация, так как концентрация – это способ исключения и сопротивления. Внимание есть только тогда, когда ум не поглощен внутренней или внешней идеей или объектом. Внимание – это полное добро.
Ум может быть поглощен вещью, которую видит, или тем, что слушает, как ребенок игрушкой, но это не внимание. Не является вниманием концентрация, так как концентрация – это способ исключения и сопротивления. Внимание есть только тогда, когда ум не поглощен внутренней или внешней идеей или объектом. Внимание – это полное добро.
Недавно прошел дождь, и трава на кладбище была блестяще зеленой. Повсюду росли пальмы, банановые деревья и цветущие кустарники. Это было приятное место, и дети, бывало, приходили, чтобы поиграть на траве под деревьями, где не было могил. Рано утром, задолго до восхода солнца, на траве появилась тяжелая роса, и высокие пальмы выделялись на фоне звездного неба. Ветер с севера был свежим и приносил с собой долгий гул отдаленного поезда. Было очень тихо, в близлежащих домах не было огней, и скрежет грузовиков на дороге еще не начался.
Медитация – это цветение совершенства, а не искусственное его культивирование. То, что искусственно выращено, никогда не длится долго, оно проходит и должно быть начато снова. Медитация не для медитирующего. Медитирующий знает, как медитировать, он занимается, направляет, контролирует, борется, но такая деятельность ума – это не свет медитации. Медитация не творится умом, это полное спокойствие ума, в котором нет центра опыта, знания, мысли. Медитация – это полное внимание без объекта, которым поглощена мысль. Медитирующий никогда не может познать совершенство медитации.
Медитация – это цветение совершенства, а не искусственное его культивирование. То, что искусственно выращено, никогда не длится долго, оно проходит и должно быть начато снова. Медитация не для медитирующего. Медитирующий знает, как медитировать, он занимается, направляет, контролирует, борется, но такая деятельность ума – это не свет медитации. Медитация не творится умом, это полное спокойствие ума, в котором нет центра опыта, знания, мысли. Медитация – это полное внимание без объекта, которым поглощена мысль. Медитирующий никогда не может познать совершенство медитации.
Однажды рано утром, когда воды спали, мы отправились в путь вдоль открытой местности, которая была плоской почти до подножия гор. Дорога шла мимо деревни, и мимо ферм, оборудованных современными машинами. Весна была в полном разгаре, и вдоль дороги цвели фруктовые деревья. Автомобиль плавно шел. Слышался гул двигателя и звук резиновых шин по дороге. И все же всюду стояла необычайная тишина: среди деревьев, на реке, и по усаженной растениями земле.
Ум молчит только при изобилии энергии, когда есть то внимание, в котором прекращается все противоречие, натяжение желания в различных направлениях. Борьба желания за то, чтобы быть тихим, не приводит к тишине. Тишину не купить через какую-нибудь форму принуждения, это не награда за подавление или за избавление. Но ум, который не молчит, никогда не свободен, а небеса открыты лишь только для тихого ума. Благодать, которую ищет ум, не найти благодаря его поиску, и при этом она не скрыта в вере. Только тихий ум может получить то благословение, которое не дано церкви или вере. Для того, чтобы ум был тихим, все его противоречащие углы должны соединиться вместе и быть сплавленными воедино в пламени понимания. Тихий ум – это не размышляющий ум. Чтобы размышлять, должен быть наблюдатель и наблюдаемое, переживающий с грузом прошлого. Всякое желание – это противоречие, поскольку каждый центр желания оппозиционно настроен в отношении другого центра. Спокойствие всего ума – это медитация.
Ум молчит только при изобилии энергии, когда есть то внимание, в котором прекращается все противоречие, натяжение желания в различных направлениях. Борьба желания за то, чтобы быть тихим, не приводит к тишине. Тишину не купить через какую-нибудь форму принуждения, это не награда за подавление или за избавление. Но ум, который не молчит, никогда не свободен, а небеса открыты лишь только для тихого ума. Благодать, которую ищет ум, не найти благодаря его поиску, и при этом она не скрыта в вере. Только тихий ум может получить то благословение, которое не дано церкви или вере. Для того, чтобы ум был тихим, все его противоречащие углы должны соединиться вместе и быть сплавленными воедино в пламени понимания. Тихий ум – это не размышляющий ум. Чтобы размышлять, должен быть наблюдатель и наблюдаемое, переживающий с грузом прошлого. Всякое желание – это противоречие, поскольку каждый центр желания оппозиционно настроен в отношении другого центра. Спокойствие всего ума – это медитация.
«Тогда возникает проблема, как осознать наивысшее?»
Не с помощью какого-либо метода. Применять метод – значить искусственно создать еще один набор связанных временем воспоминаний, но осознание возможно только тогда, когда ум больше не в неволе времени.
«Может ли ум освободить себя от им самим созданной неволи? Необходимы ли внешние силы?»
Когда вы обращаетесь к внешним силам, вы снова возвращаетесь к вашим условностям, к вашим умозаключениям. Нас волнует лишь вопрос: «Может ли ум освободить себя от им самим созданной неволи?» Все другие вопросы не относятся к делу и мешают уму уделять внимание данному вопросу. Нет никакого внимания, когда имеется повод, давление достичь, осознать. То есть когда ум стремится к результату, к цели. Ум обнаружит решение проблемы не через аргументы, мнения, убеждения или веру, а через сильное напряжение самого вопроса.
Не с помощью какого-либо метода. Применять метод – значить искусственно создать еще один набор связанных временем воспоминаний, но осознание возможно только тогда, когда ум больше не в неволе времени.
«Может ли ум освободить себя от им самим созданной неволи? Необходимы ли внешние силы?»
Когда вы обращаетесь к внешним силам, вы снова возвращаетесь к вашим условностям, к вашим умозаключениям. Нас волнует лишь вопрос: «Может ли ум освободить себя от им самим созданной неволи?» Все другие вопросы не относятся к делу и мешают уму уделять внимание данному вопросу. Нет никакого внимания, когда имеется повод, давление достичь, осознать. То есть когда ум стремится к результату, к цели. Ум обнаружит решение проблемы не через аргументы, мнения, убеждения или веру, а через сильное напряжение самого вопроса.
Полная пустота ума, когда даже его самые потаенные уголки выставлены наружу, имеет интенсивность, которая не является рьяной занятостью, и она не уменьшается сопротивлением, которое создает занятость. Если ничего нет, чему сопротивляться или что преодолевать, данная интенсивность – это непринужденная тишина. Занятому уму не известна такая тишина. Даже те моменты, когда он не занят, это лишь поломки в работе его занятости, которые скоро починят.
Такая тишина пустоты – это не противоположность занятости. Все противоположности находятся в пределах рамок борьбы. Это не результат, не следствие, так как нет никакого повода, никакой причины. Вся причинно-следственная цепочка лежит в пределах сферы эгоцентричной деятельности. «Я» с его занятостью никогда не может познать интенсивность тишины, ни то, что находится в ней и вне его.
Такая тишина пустоты – это не противоположность занятости. Все противоположности находятся в пределах рамок борьбы. Это не результат, не следствие, так как нет никакого повода, никакой причины. Вся причинно-следственная цепочка лежит в пределах сферы эгоцентричной деятельности. «Я» с его занятостью никогда не может познать интенсивность тишины, ни то, что находится в ней и вне его.
«Разве не следует держать в узде наши желания?»
Когда они обузданы с помощью их подавления, то теряют свою энергию, и в этом процессе восприятие притупляется, ум становится нечувствительным. Хотя идет поиск свободы, нет энергии, чтобы найти ее. Требуется обилие энергии, чтобы найти истину, и эта энергию рассеивается из-за конфликта, который следует из подавления, соответствия, принуждения. Но уступка желанию также порождает внутреннее противоречие, которое опять же рассеивает энергию.
«Тогда как сохранить энергию?»
Желание сохранять энергию – это жадность. Существенную энергию нельзя сохранить или накопить, она возникает с прекращением противоречия внутри себя. По его собственной природе желание вызывает противоречие и конфликт. Желание – это энергия, и его нужно понять, его нельзя просто подавлять или заставлять соответствовать. Любое усилие принудить или дисциплинировать желание приводит к конфликту, который влечет за собой нечувствительность. Все запутанные пути желания должны быть известны и поняты. Вас нельзя этому научить, и вы не можете изучить пути желания. Понимать желание – означает, не основываясь на выборе, осознавать его движения. Если вы уничтожаете желание, вы уничтожаете чувствительность, также как интенсивность, которая является необходимой для понимания истины.
...
«А разве нет интенсивности, когда ум направлен на что-то одно?»
Такая интенсивность – помеха для действительности, потому что она результат ограничения, сужение ума через воздействие воли, а воля – это желание. Существует интенсивность, которая совершенно отличается, удивительная интенсивность, которая приходит с целостным бытием, то есть когда все ваше бытие объединено, а не собрано воедино из-за желания результата.
«Не расскажете ли еще кое-что о целостности бытия?»
Это чувство, когда ты целое, неразделенное, не фрагментированное, – интенсивность, в которой нет напряженности, нет никакой тяги желания с его противоречиями. Именно эта интенсивность, этот глубокий, непреднамеренный импульс сломает стену, которую ум построил вокруг себя. Та стена – это эго, «я». Вся деятельность «я» является разделяющей, ограждающей, и, чем больше оно борется, чтобы прорваться через собственные барьеры, тем сильнее те барьеры становятся. Усилия «я» освободиться только создают его собственную энергию, собственное горе. Когда воспринята суть этого, только тогда возникает движение целого. Данное движение не имеет никакого центра, так же как оно не имеет никакого начала и никакого конца, это движение вне измерения ума, который создан временем. Понимание действий противоречивых частей ума, которые составляют «я», эго, является медитацией.
Когда они обузданы с помощью их подавления, то теряют свою энергию, и в этом процессе восприятие притупляется, ум становится нечувствительным. Хотя идет поиск свободы, нет энергии, чтобы найти ее. Требуется обилие энергии, чтобы найти истину, и эта энергию рассеивается из-за конфликта, который следует из подавления, соответствия, принуждения. Но уступка желанию также порождает внутреннее противоречие, которое опять же рассеивает энергию.
«Тогда как сохранить энергию?»
Желание сохранять энергию – это жадность. Существенную энергию нельзя сохранить или накопить, она возникает с прекращением противоречия внутри себя. По его собственной природе желание вызывает противоречие и конфликт. Желание – это энергия, и его нужно понять, его нельзя просто подавлять или заставлять соответствовать. Любое усилие принудить или дисциплинировать желание приводит к конфликту, который влечет за собой нечувствительность. Все запутанные пути желания должны быть известны и поняты. Вас нельзя этому научить, и вы не можете изучить пути желания. Понимать желание – означает, не основываясь на выборе, осознавать его движения. Если вы уничтожаете желание, вы уничтожаете чувствительность, также как интенсивность, которая является необходимой для понимания истины.
...
«А разве нет интенсивности, когда ум направлен на что-то одно?»
Такая интенсивность – помеха для действительности, потому что она результат ограничения, сужение ума через воздействие воли, а воля – это желание. Существует интенсивность, которая совершенно отличается, удивительная интенсивность, которая приходит с целостным бытием, то есть когда все ваше бытие объединено, а не собрано воедино из-за желания результата.
«Не расскажете ли еще кое-что о целостности бытия?»
Это чувство, когда ты целое, неразделенное, не фрагментированное, – интенсивность, в которой нет напряженности, нет никакой тяги желания с его противоречиями. Именно эта интенсивность, этот глубокий, непреднамеренный импульс сломает стену, которую ум построил вокруг себя. Та стена – это эго, «я». Вся деятельность «я» является разделяющей, ограждающей, и, чем больше оно борется, чтобы прорваться через собственные барьеры, тем сильнее те барьеры становятся. Усилия «я» освободиться только создают его собственную энергию, собственное горе. Когда воспринята суть этого, только тогда возникает движение целого. Данное движение не имеет никакого центра, так же как оно не имеет никакого начала и никакого конца, это движение вне измерения ума, который создан временем. Понимание действий противоречивых частей ума, которые составляют «я», эго, является медитацией.
Переулок спускался к морю от широкой, хорошо освещенной дороги, проходя между стенами сада многочисленных домов богачей. Там стояла тишина, поскольку стены, казалось, закрывались от шума города. Переулок сильно изгибался в разных направлениях, и на белых стенах танцевали тени, когда ветерок шевелил деревья. Ветер приносил многие ароматы: сильный запах моря, запах вечерней пищи, аромат жасмина и пары выхлопных газов. Теперь он дул с моря, и была удивительная интенсивность. Большой белый цветок рос в темной почве около дорожки, и вечер наполнился его ароматом.
Дорожка продолжала спускаться, и немного погодя она пересеклась с еще одной дорогой, которая шла вдоль моря. Около дороги молодой человек держал на поводке собаку. Они отдыхали. Это была большая, мощная собака, гладкая и упитанная. Ее владелец, должно быть, полагал, что собака более важна, чем человек, так как сам мужчина носил загрязненную одежду и имел испуганный, удрученный взгляд. Казалось, что собака понимала свою приоритетность над человеком. Так или иначе, хорошие породистые собаки немного снобы. Двое людей шли, разговаривая и смеясь, и собака угрожающе зарычала, когда они проходили мимо. Но они не обращали никакого внимания, поскольку собака была на поводке и твердо удерживалась. Маленький мальчик нес что-то очень тяжелое, и ему это давалось с трудом, но он был удивительно весел и улыбнулся, когда проходил мимо.
Стояла тишина, никакие автомобили не проезжали и никого не было на дороге. Постепенно интенсивность росла. Она не была вызвана тишиной вечера или звездным небом, или танцующими тенями, или собакой на поводке, или ароматом дувшего бриза, но все это находилось в пределах той интенсивности.
Была только она, простая и ясная, без причины, без бога, без шепота обещания. Она была настолько сильной, что тело на мгновение оказалось неспособно на какое-либо движение. Все чувства имели усиленную чувствительность. Ум, эта странная и сложная штука, был лишен всякой мысли и поэтому полностью пробужден, был светом, в котором не было тени. Все ваше бытие находилось в огне от интенсивности, которая поглощала движение времени.
Символ времени – это мысль, и то пламя поглотило шум проходящего мимо автобуса и аромат белого цветка. Звук и аромат вплелись друг в друга, но были двумя различимыми, отдельными огнями. Без сотрясения и без наблюдателя ум осознавал эту бесконечную интенсивность, он сам стал пламенем, ясным, интенсивным, невинным.
Дорожка продолжала спускаться, и немного погодя она пересеклась с еще одной дорогой, которая шла вдоль моря. Около дороги молодой человек держал на поводке собаку. Они отдыхали. Это была большая, мощная собака, гладкая и упитанная. Ее владелец, должно быть, полагал, что собака более важна, чем человек, так как сам мужчина носил загрязненную одежду и имел испуганный, удрученный взгляд. Казалось, что собака понимала свою приоритетность над человеком. Так или иначе, хорошие породистые собаки немного снобы. Двое людей шли, разговаривая и смеясь, и собака угрожающе зарычала, когда они проходили мимо. Но они не обращали никакого внимания, поскольку собака была на поводке и твердо удерживалась. Маленький мальчик нес что-то очень тяжелое, и ему это давалось с трудом, но он был удивительно весел и улыбнулся, когда проходил мимо.
Стояла тишина, никакие автомобили не проезжали и никого не было на дороге. Постепенно интенсивность росла. Она не была вызвана тишиной вечера или звездным небом, или танцующими тенями, или собакой на поводке, или ароматом дувшего бриза, но все это находилось в пределах той интенсивности.
Была только она, простая и ясная, без причины, без бога, без шепота обещания. Она была настолько сильной, что тело на мгновение оказалось неспособно на какое-либо движение. Все чувства имели усиленную чувствительность. Ум, эта странная и сложная штука, был лишен всякой мысли и поэтому полностью пробужден, был светом, в котором не было тени. Все ваше бытие находилось в огне от интенсивности, которая поглощала движение времени.
Символ времени – это мысль, и то пламя поглотило шум проходящего мимо автобуса и аромат белого цветка. Звук и аромат вплелись друг в друга, но были двумя различимыми, отдельными огнями. Без сотрясения и без наблюдателя ум осознавал эту бесконечную интенсивность, он сам стал пламенем, ясным, интенсивным, невинным.
«Мне кажется, что я знаю, какое это чувство, так что я не могу оставаться с ним».
Существует ли чувство отдельно от реакций, пробужденных словом «простота»? Существует ли чувство отдельно от слова, термина, или же они неотделимы? Само чувство и его обозначение почти одновременны, не так ли? Слово всегда создается, составляется, но чувство – нет, и очень трудно отделить чувство от слова.
«А такое вообще возможно?»
Неужели невозможно чувствовать сильно, чисто, без искажения? Чтобы чувствовать сильно относительно чего-либо, относительно семьи, относительно страны, относительно причины, сравнительно легко. Интенсивное чувство или энтузиазм могут возникать, например, через отождествление себя с верой или идеологией. Об этом известно. Можно увидеть стаю белых птиц в голубом небе и почти упасть в обморок от интенсивного чувства такой красоты, или можно отпрянуть от ужаса жестокости человека. Все подобные чувства пробуждаются словом, сценой, поступком, объектом. Но разве нет интенсивности чувства без объекта? И разве это чувство несравнимо огромное? Тогда это чувство или кое-что совсем другое?
Существует ли чувство отдельно от реакций, пробужденных словом «простота»? Существует ли чувство отдельно от слова, термина, или же они неотделимы? Само чувство и его обозначение почти одновременны, не так ли? Слово всегда создается, составляется, но чувство – нет, и очень трудно отделить чувство от слова.
«А такое вообще возможно?»
Неужели невозможно чувствовать сильно, чисто, без искажения? Чтобы чувствовать сильно относительно чего-либо, относительно семьи, относительно страны, относительно причины, сравнительно легко. Интенсивное чувство или энтузиазм могут возникать, например, через отождествление себя с верой или идеологией. Об этом известно. Можно увидеть стаю белых птиц в голубом небе и почти упасть в обморок от интенсивного чувства такой красоты, или можно отпрянуть от ужаса жестокости человека. Все подобные чувства пробуждаются словом, сценой, поступком, объектом. Но разве нет интенсивности чувства без объекта? И разве это чувство несравнимо огромное? Тогда это чувство или кое-что совсем другое?
Простое воздержание, контроль или дисциплина не приносят спокойствия, а только отупляют ум, делают его нечувствительным и ограниченным.
т.е. формы поведения такие как воздержание, контроль или дисциплина и так входят в формирования динамической системы (ВниманиеЭнергия). и хоть и являются ограничивающими факторами, но ни как не влияют на системные вопросы организации ВниманияЭнергии, а только обрамляют эту динамическую системы на другом системном уровне.
т.е. формы поведения такие как воздержание, контроль или дисциплина и так входят в формирования динамической системы (ВниманиеЭнергия). и хоть и являются ограничивающими факторами, но ни как не влияют на системные вопросы организации ВниманияЭнергии, а только обрамляют эту динамическую системы на другом системном уровне.
Если вы молчите, это еще не означает спокойствие ума. Спокойствие не возникает вместе с воздержанием или ограничением, оно возникает в результате понимания того, что есть. Чтобы понять то, что есть, необходимо быстрое осознание, так как то, что есть, не является неподвижным.
Рефрейминговая идея :)
Рефрейминговая идея :)
--Простое воздержание, контроль или дисциплина не приносят спокойствия, а только отупляют ум, делают его нечувствительным и ограниченным.
--т.е. формы поведения такие как воздержание, контроль или дисциплина и так входят в формирования динамической системы (ВниманиеЭнергия). и хоть и являются ограничивающими факторами, но ни как не влияют на системные вопросы организации ВниманияЭнергии, а только обрамляют эту динамическую системы на другом системном уровне.
С одной стороны - да. А с другой стороны, - ничего себе "другой системный уровень" - если он вообще блокирует возможность получения энергии.
--т.е. формы поведения такие как воздержание, контроль или дисциплина и так входят в формирования динамической системы (ВниманиеЭнергия). и хоть и являются ограничивающими факторами, но ни как не влияют на системные вопросы организации ВниманияЭнергии, а только обрамляют эту динамическую системы на другом системном уровне.
С одной стороны - да. А с другой стороны, - ничего себе "другой системный уровень" - если он вообще блокирует возможность получения энергии.
Точно.