- Я думаю, что когда-то охота была одним из величайшихдействий, которые мог выполнять человек. Все охотники былимогущественными людьми. И на самом деле охотник был вынужденбыть могущественным, для того, чтобы выстоять напор тойжизни.Внезапно меня охватило любопытство. Уж не говорит ли оно времени, предшествующем завоеванию? Я начал прощупыватьего.- Когда было то время, о котором ты говоришь?- Давным-давно.- Когда? Что означает давным-давно?- Это означает давным-давно, или, может, это означаетсейчас, сегодня. Это не имеет значения. Однажды люди знали,что охотник является лучшим из людей. Теперь не каждый этознает. Но есть достаточное количество людей, которые знают.Я это знаю. Однажды ты будешь знать. Понимаешь, что я имею ввиду?- Что, это индейцы-яки думают так об охотниках? Именноэто я хочу узнать.- Не обязательно.- А индейцы пима?- Не все они, но некоторые.Я назвал различные соседние группы, я хотел подбить егок заявлению, что охота была разделяемым поверьем и практикойособых людей. Но он избегал прямого ответа, поэтому ипеременил тему.- Зачем ты все это делаешь для меня, дон Хуан? -спросил я. Он снял свою шляпу и почесал виски с разыграннымзамешательством.- Я имею уговор с тобой, - сказал он мягко. - у другихлюдей есть такой же уговор с тобой. Когда-нибудь у тебя усамого будет такой уговор с другими. Скажем, что сейчас мойчеред. Однажды я обнаружил, что, если я хочу быть охотником,достойным самоуважения, то я должен изменить свой образжизни. Обычно я очень много хлюпал носом и жаловался. У менябыли веские причины к тому, чтобы чувствовать себяобделенным. Я индеец, а с индейцами обращаются, как ссобаками. Я ничего не мог сделать, чтобы исправить такоеположение. Поэтому все, что мне оставалось, так это мояпечаль. Но затем фортуна сжалилась надо мной, и некто научилменя охотиться. И я понял, что то, как я жил, не стоилотого, чтобы жить... Поэтому я изменился.- Но я счастлив своей жизнью, дон Хуан. Зачем я долженменять ее?Он начал петь мексиканскую песню очень мягко, а затемстал мурлыкать ее мотив. Его голова покачивалась вверх ивниз, следуя ритму песни.- Ты думаешь, что ты и я равны? - спросил он резкимголосом.Его вопрос застал меня врасплох. Я ощутил странноегудение в ушах, как если бы он действительно выкрикнул своислова, чего он на самом деле не сделал. Однако в его голосебыл металлический звук, который отозвался у меня в ушах.Я поковырял в левом ухе мизинцем левой руки. Мои ушичесались все время, и я постоянно и нервно протирал ихизнутри мизинцами. Эти движения были подрагиваниями моих рукцеликом.Дон Хуан следил за моими движениями с явнойзаинтересованностью.- Ну... Равны мы? - спросил он.- Конечно, мы равны, - сказал я.- Конечно, мы равны, - сказал я.В действительности, я оказывал снисхождение. Ячувствовал к нему очень большое тепло, несмотря на то, чтовременами я просто не знал, что с ним делать. И все же ядержал в уголке своего мозга, хотя никогда и не произносилэтого, веру в то, что я, будучи студентом университета,человеком цивилизованного западного мира, был выше, чеминдеец.
- Нет, - сказал он спокойно. - мы не равны.- Но почему же, мы действительно равны, - запротестоваля.- Нет, - сказал он мягким голосом, - мы не равны. Яохотник и воин, а ты - паразит.У меня челюсть отвисла. Я не мог поверить, что дон Хуандействительно сказал это. Я уронил записную книжку иоглушено уставился на него, а затем, конечно, я разъярился.Он взглянул на меня спокойными и собранными глазами. Яотвел глаза, и затем он начал говорить. Он выражал своислова ясно. Они текли гладко и смертельно. Он сказал, что япаразитирую за счет кого-либо другого. Он сказал, что я несражаюсь в своих собственных битвах, но в битвах каких-тонеизвестных людей, что я не хочу учиться о растениях или обохоте или о чем-нибудь еще, и что его мир точных поступков ичувств, и решений был бесконечно более эффективен, чем тотразболтанный идиотизм, который я называю "моя жизнь".После того, как он окончил говорить, я был нем. Онговорил без агрессивности или недовольства, но с такой силойи в то же время с таким спокойствием, что я даже не сердилсябольше.