Полное совпадение, включая падежи, без учёта регистра

Искать в:

Можно использовать скобки, & («и»), | («или») и ! («не»). Например, Моделирование & !Гриндер

Где искать
Журналы

Если галочки не стоят — только metapractice

Автор
Показаны записи 4011 - 4020 из 30957
</>
[pic]
Re: Глупость

metanymous в посте Metapractice (оригинал в ЖЖ)

— Это щупальца, исходящие из середины человеческого тела. Они хорошо заметны любому магу-видящему. По виду этих щупалец он определяет, что из себя представляет тот или иной человек и как следует с ним себя вести.
У слабых людей волокна-щупальца короткие, их почти не видно. У людей сильных они яркие и длинные. У Хенаро, например, они светятся так ярко, что кажутся толстыми. По этим волокнам видно, здоров человек или болен, злой он или добрый, подлый или какой-нибудь еще. По ним можно также сказать, способен человек видеть или нет. Но с этим бывают сложности. Когда Хенаро увидел тебя, он, как в свое время Висенте, решил, что ты можешь видеть. Я тоже вижу тебя как видящего, но тем не менее знаю, что это не так – ты пока не способен видеть.
Совершенно сбивает с толку. Хенаро так и не смог в этом разобраться. Я говорил ему, что ты очень странный глупец, но он захотел сам в этом убедиться. Поэтому и взял тебя к водопаду.
</>
[pic]
Re: Глупость

metanymous в посте Metapractice (оригинал в ЖЖ)

...
— Да, – сказал я, – мне до смерти хочется узнать, что это был за урок.
— Тогда, пожалуй, я должен тебе кое-что рассказать. Для тебя это была пустая трата времени. Урок был предназначен тем, кто видит. Паблито и Нестор уловили суть происходящего, хотя они видят не очень хорошо.
Но ты – ты только смотрел. Я говорил Хенаро, что ты очень странный закупоренный глупец, и что такой урок мог бы откупорить тебя. Но у нас, похоже, ничего не вышло. Впрочем, это не имеет значения. Научиться видению очень трудно.
</>
[pic]
Глупость

metanymous в посте Metapractice (оригинал в ЖЖ)

Вечерело. Дон Хуан сидел на плоском камне, лицом на запад – в сторону гор, дон Хенаро – рядом с ним на соломенной циновке, лицом на север.
В первый же день после нашего приезда дон Хуан объяснил мне, что это – «их положения», и что мне следует садиться на землю в любом месте напротив них. Еще он добавил, что когда мы втроем сидим в «своих положениях», я должен располагаться лицом на юго-восток, и на них не смотреть, а только изредка поглядывать.
— Да, именно так обстоит дело с растениями, верно я говорю? – дон Хуан повернулся к дону Хенаро, и тот ответил утвердительным кивком.
Я сказал, что не выполняю его указаний насчет разговоров с растениями, так как, занимаясь этим, я чувствую себя глупо.
Приехав в Центральную Мексику, мы оставили машину и пешком отправились в горы, туда, где жил друг дона Хуана. Переход занял два дня. Наконец, показалась маленькая хижина, прилепившаяся к склону горы. Хозяин стоял в дверях, словно ожидая нас. Я сразу же его узнал – мы, оказывается, уже встречались, правда, мимоходом, в тот день, когда я привез дону Хуану свою книгу. Тогда я не обратил на него особого внимания.
Мне казалось, что он примерно одного возраста с доном Хуаном. Однако сейчас, когда он стоял в дверях, я заметил, что он значительно моложе – где-то чуть больше шестидесяти. Он был ниже дона Хуана ростом, тоньше, очень жилистый и темнокожий. Довольно длинные и густые черные с проседью волосы закрывали уши и лоб. Выражение округлого лица было жестким. Длинный нос и маленькие темные глаза придавали ему сходство с какой-то хищной птицей.
Сначала он обратился к дону Хуану. Тот утвердительно кивнул. Они перекинулись несколькими фразами, но говорили не по-испански, так что я ничего не понял. Потом дон Хенаро обратился ко мне.
— Добро пожаловать в мою скромную маленькую лачугу, - извиняющимся тоном произнес он по-испански.
Это была стандартная вежливая формула, которую мне неоднократно доводилось слышать в сельских районах Мексики. Но произнося ее, он без видимой причины засмеялся так радостно, что я понял – это его контролируемая глупость. Ему было в высшей степени безразлично, что дом его – лачуга. Мне дон Хенаро очень понравился.
— Дон Хуан, если я правильно понимаю, в жизни человека знания контролируемой глупостью не являются только действия в отношении союзников и Мескалито? Верно?
— Верно, – кивнул он. – Союзники и Мескалито – существа совершенно иного плана. Моя контролируемая глупость распространяется только на меня и на мои действия по отношению к людям.
— Да, но логически можно предположить, что человек знания мог бы рассматривать как контролируемую глупость также и свои действия в отношении союзников и Мескалито, не так ли?
Какое-то время он молча смотрел на меня.
— Ты снова думаешь. Человек знания не думает, поэтому такая возможность для него исключена. Возьмем, к примеру, меня. Я говорю, что практикую контролируемую глупость по отношению к людям, и говорю так потому, что способен их видеть. Однако я не могу видеть насквозь своего союзника, поэтому он для меня непостижим. Как, скажи на милость, могу я контролировать свою глупость, если я не вижу его насквозь? По отношению к союзнику и Мескалито я всего лишь человек, который знает, как видеть, человек, который сбит с толку тем, что он видит, человек, которому известно, что он никогда не поймет все, что его окружает.
Теперь возьмем, к примеру, тебя. Мне безразлично, станешь ты человеком знания или нет, а Мескалито это почему-то не безразлично. Ясно, что для него это имеет какое-то значение, иначе он не стал бы столько раз и так явно демонстрировать свою заинтересованность в тебе. Я в состоянии это заметить, и я иду ему навстречу, хотя причины, заставляющие Мескалито действовать таким образом, для меня непостижимы.
— Как человек знания применяет контролируемую глупость, если умирает тот, кого он любит? Вопрос застал дона Хуана врасплох. Он насмешливо взглянул на меня.
— Возьмем Лусио, – развил я свою мысль. – Если он будет умирать, останутся ли твои действия контролируемой глупостью?
— Давай лучше возьмем моего сына Эулалио. Это – более подходящий пример, – спокойно ответил дон Хуан. – На него свалился обломок скалы, когда мы работали на строительстве Панамериканской магистрали. То, что я делал, когда он умирал, было контролируемой глупостью. Подойдя к месту обвала, я понял, что он уже практически мертв. Но он был очень силен, поэтому тело еще продолжало двигаться и биться в конвульсиях. Я остановился перед ним и сказал парням из дорожной бригады, чтобы они его не трогали. Они послушались и стояли вокруг, глядя на изуродованное тело. Я стоял рядом, но не смотрел, а сдвинул глаза в положение видения. Я видел, как распадается его жизнь, бесконтрольно расширяясь за свои пределы, подобно туману из кристаллов. Именно так смешиваются, расширяясь, жизнь и смерть.
Вот что я сделал, когда умирал мой сын. Это – единственное, что вообще можно сделать в подобном случае. И это – контролируемая глупость. Если бы я смотрел на то, как становится неподвижным его тело, то меня бы изнутри раздирал горестный крик, поскольку я бы чувствовал, что никогда больше не буду смотреть, как он, красивый и сильный, ступает по этой земле.
Но я выбрал видение. Я видел его смерть, и в этом не было печали, не было вообще никакого чувства. Его смерть была равнозначна всему остальному.
Дон Хуан замолчал: он казался печальным. Вдруг он улыбнулся и потрепал меня по затылку.
— Другими словами, когда умирает тот, кого я люблю, моя контролируемая глупость заключается в смещении моих глаз, – сказал он.
Мои слова его рассмешили.
— Счастливый… Что за глупость! – произнес он. – Это – тяжкий труд.
— Ты слишком озабочен тем, чтобы любить людей, и тем, чтобы тебя любили. Человек знания любит, и все. Он любит всех, кто ему нравится, и все, что ему по душе, но он использует свою контролируемую глупость, чтобы не заботиться об этом. Что полностью противоположно тому, чем сейчас занимаешься ты.
Любить людей или быть любимым ими – это еще далеко не все, что
доступно человеку.
Он посмотрел на меня, слегка склонив голову набок, и добавил:
— Подумай об этом.
— Дон Хуан, есть еще один момент, о котором я хотел бы спросить. По твоим словам, для того, чтобы смеяться, нужно смотреть глазами; но мне кажется, что мы смеемся потому, что думаем. Возьми слепого – он тоже смеется.
— Нет. Слепые не смеются. Они могут производить звуки, похожие на смех, и тела их при этом будут вздрагивать, как при смехе. Но они никогда не смотрели на смешные стороны мира, им приходится их воображать. Поэтому по-настоящему хохотать слепые не могут.
Больше мы не разговаривали. Я чувствовал себя счастливым. Сначала мы ели молча; а потом дон Хуан начал смеяться – я использовал сухой прутик, чтобы подносить овощи ко рту.
Я сказал дону Хуану, что причиной моего конфликта явились сомнения, в которые меня ввергли его слова о контролируемой глупости.
— Если нет ничего, что имело бы значение, – рассуждал я, – то тогда, став человеком знания, неизбежно придешь к такой же опустошенности, как этот старик, и окажешься не в лучшем положении.
— Это не так, – жестко сказал дон Хуан. – Твой знакомый одинок, потому что так и умрет, не умея видеть. В своей жизни он просто состарился, и сейчас в нем больше жалости к себе, чем когда бы то ни было. Он чувствует, что потеряно сорок лет, потому что он жаждал побед, но потерпел поражение. Он так никогда и не узнает, что быть победителем и быть побежденным – одно и то же.

Дон Хуан помешал содержимое кастрюли деревянной ложкой. Суп был готов. Он снял кастрюлю с огня и поставил на прямоугольное кирпичное сооружение возле стены, которым пользовался как столом и полкой, и ногой придвинул к столу два низких ящика, служивших стульями. Сидеть на них было довольно удобно, особенно если прислониться спиной к вертикальным брусьям стены.
Налив мне полную миску, дон Хуан знаком пригласил меня к столу. Он улыбался, глаза его сияли, словно мое присутствие доставляло ему море радости. Аккуратным движением он пододвинул мне миску. В том, как он это сделал, было столько тепла и доброты, что я воспринял этот жест как предложение восстановить свою веру в него. Я почувствовал себя идиотом и, чтобы как-то развеять это ощущение, начал разыскивать свою ложку. Ее нигде не было.
Суп был слишком горячим, чтобы пить прямо из миски, и, пока он остывал, я спросил у дона Хуана, означает ли контролируемая глупость то, что человек знания никого не может любить.
— Ты думаешь о своих действиях, поэтому тебе необходимо верить, что действия эти важны настолько, насколько ты их таковыми считаешь. Но в действительности из всего, что человек делает, нет ничего, что имело бы значение. Ничего! Но как тогда я могу жить? Ведь ты об этом спрашивал?
Проще было бы умереть; ты так говоришь и считаешь, потому что думаешь о жизни. Как, например, думаешь сейчас, на что похоже видение. Ты требуешь от меня описания. Такого, которое позволило бы тебе об этом думать, как ты думаешь обо всем остальном. Но в случае видения думать вообще невозможно. Поэтому мне никогда не удастся объяснить тебе, что это такое.
Теперь по поводу моей контролируемой глупости. Ты хочешь услышать о причинах, которые побуждают меня действовать именно так, но я могу сказать лишь одно – контролируемая глупость очень похожа на видение. Ни о том, ни о другом думать невозможно.
Дон Хуан зевнул, лег на спину и потянулся, хрустнув суставами.
— Ты слишком долго отсутствовал, – сказал он, – и ты слишком много думаешь.
— Я уже говорил тебе, что наша судьба как людей – учиться, для добра или зла. Я научился видеть, и говорю, что нет ничего, что имело бы значение. Теперь – твоя очередь. Вполне вероятно, что в один прекрасный день ты научишься видеть, и тогда сам узнаешь, что имеет значение, а что – нет.
Для меня нет ничего, имеющего значение, но для тебя, возможно, значительным будет все. Сейчас ты должен понять: человек знания живет действием, а не мыслью о действии. И не мыслями о том, что он будет думать после того, как завершит это действие. Он выбирает путь сердца и следует по этому пути. Когда он смотрит, он радуется и смеется; когда он видит, он знает. Он знает, что жизнь его закончится очень скоро: он знает, что он, как любой другой, не идет никуда: и он знает, так как видит, что одно не важнее другого.
Другими словами, у него нет ни чести, ни достоинства, ни семьи, ни имени, ни родины. Есть только жизнь, которую нужно прожить. В таких условиях контролируемая глупость – единственное, что связывает его с окружающими. Поэтому он действует, потеет и отдувается. И взглянув на него, любой увидит обычного человека, живущего так же, как все.
Разница лишь в том, что глупость его жизни находится под контролем. Ничто не является более важным, чем что-либо другое, поэтому человек знания просто выбирает какой-то поступок и совершает его. Но совершает так, словно это имеет значение.
Контролируемая глупость заставляет его говорить, что его действия очень важны, и поступать соответственно. В то же время он прекрасно понимает, что все это не имеет значения. Так что, прекращая действовать, человек знания возвращается в состояние покоя и равновесия. Хорошим было его действие или плохим, удалось ли его завершить – до этого ему нет никакого дела.
С другой стороны, человек знания может вообще не совершать никаких поступков. Тогда он ведет себя так, словно эта отстраненность имеет для него значение. Так тоже можно, потому что и это будет контролируемая глупость.

Дочитали до конца.