Показаны записи 27751 - 27760 из 30957
Рычание ягуара отбросило меня в реальность близкой опасности. Я
разглядел темную массу ягуара, быстро влезающего на гору в тридцати метрах
справа от нас.
- Что нам делать, дон Хуан? - спросил я, зная, что он тоже увидел
животное, мелькнувшее впереди нас.
- Надо взобраться на самую вершину и найти там укрытие, - спокойно
ответил он.
Затем он добавил так, словно его вообще ничего не заботило в этом
мире, что я потерял драгоценное время, индульгируя в удовольствии парения
над кустами. Вместо того, чтобы обрести безопасность в холмах, на которые
он мне указывал, я помчался к высоким восточным горам.
- Мы должны взобраться на этот откос раньше ягуара, или мы лишимся и
этой возможности, - сказал он, указывая на почти вертикальный склон у
самой вершины.
Я повернулся вправо и увидел, как ягуар перепрыгивает с одного камня
на другой. Он определенно хотел перерезать нам путь.
- Так идем же, дон Хуан, - заорал я нервно.
Дон Хуан расхохотался. Казалось, он наслаждается моим страхом и
нетерпением. Мы рванули на предельной скорости и начали карабкаться вверх.
Я пытался не замечать темный силуэт ягуара, который появлялся раз за разом
немного впереди нас и постоянно с правой стороны.
И ягуар, и мы достигли подножия откоса в одно и то же время. Ягуар
был справа от нас в тридцати метрах. Он подпрыгнул и попытался вскочить на
отвесную скалу, но сорвался. Она оказалась слишком крутой.
Дон Хуан крикнул, что у меня нет времени глазеть на ягуара, так как
он начнет атаковать нас, как только откажется от попыток забраться на
откос. Не успел дон Хуан сказать последнее слово, как зверь ринулся на
нас.
Меня больше не надо было убеждать. Я карабкался на отвесную стену,
следуя за дон Хуаном. Визгливый вопль раз" яренного животного раздался
прямо под каблуком моей левой ноги. Реактивная сила страха понесла меня по
скользкому откосу в каком-то невероятном полете.
Я достиг вершины раньше дон Хуана. Он даже приостановился от смеха.
Оказавшись в безопасности на вершине скалы, я начал размышлять о том,
что случилось. Дон Хуан не желал ничего обсуждать. Он утверждал, что на
данном этапе моего развития любое движение моей точки сборки по-прежнему
останется тайной. Моим вызовом на начальной стадии моего ученичества,
сказал он, было удержание приобретенного, а не его обоснование - и что в
определенный момент все это приобретет для меня смысл.
разглядел темную массу ягуара, быстро влезающего на гору в тридцати метрах
справа от нас.
- Что нам делать, дон Хуан? - спросил я, зная, что он тоже увидел
животное, мелькнувшее впереди нас.
- Надо взобраться на самую вершину и найти там укрытие, - спокойно
ответил он.
Затем он добавил так, словно его вообще ничего не заботило в этом
мире, что я потерял драгоценное время, индульгируя в удовольствии парения
над кустами. Вместо того, чтобы обрести безопасность в холмах, на которые
он мне указывал, я помчался к высоким восточным горам.
- Мы должны взобраться на этот откос раньше ягуара, или мы лишимся и
этой возможности, - сказал он, указывая на почти вертикальный склон у
самой вершины.
Я повернулся вправо и увидел, как ягуар перепрыгивает с одного камня
на другой. Он определенно хотел перерезать нам путь.
- Так идем же, дон Хуан, - заорал я нервно.
Дон Хуан расхохотался. Казалось, он наслаждается моим страхом и
нетерпением. Мы рванули на предельной скорости и начали карабкаться вверх.
Я пытался не замечать темный силуэт ягуара, который появлялся раз за разом
немного впереди нас и постоянно с правой стороны.
И ягуар, и мы достигли подножия откоса в одно и то же время. Ягуар
был справа от нас в тридцати метрах. Он подпрыгнул и попытался вскочить на
отвесную скалу, но сорвался. Она оказалась слишком крутой.
Дон Хуан крикнул, что у меня нет времени глазеть на ягуара, так как
он начнет атаковать нас, как только откажется от попыток забраться на
откос. Не успел дон Хуан сказать последнее слово, как зверь ринулся на
нас.
Меня больше не надо было убеждать. Я карабкался на отвесную стену,
следуя за дон Хуаном. Визгливый вопль раз" яренного животного раздался
прямо под каблуком моей левой ноги. Реактивная сила страха понесла меня по
скользкому откосу в каком-то невероятном полете.
Я достиг вершины раньше дон Хуана. Он даже приостановился от смеха.
Оказавшись в безопасности на вершине скалы, я начал размышлять о том,
что случилось. Дон Хуан не желал ничего обсуждать. Он утверждал, что на
данном этапе моего развития любое движение моей точки сборки по-прежнему
останется тайной. Моим вызовом на начальной стадии моего ученичества,
сказал он, было удержание приобретенного, а не его обоснование - и что в
определенный момент все это приобретет для меня смысл.
- Будь гигантом, - приказал он мне, улыбаясь. - избавься от рассудка.
Тогда я понял, чего он хотел. Фактически, я знал, что Могу увеличить
интенсивность моих чувств размера и свирепости до тех пор, пока на самом
деле не стану гигантом, возвышающимся над кустами и наблюдающим все вокруг
нас.
Я попытался выразить свои мысли, но тут же отказался от этого. Я
понял, что дон Хуан знает все, о чем я думаю, и, по-видимому, даже еще
больше.
А затем со мной произошло нечто невероятное. Моя способность
рассуждать перестала функционировать. Я буквально чувствовал, что меня как
бы накрыло темной пеленой, которая скрыла все мои мысли. И я позволил уйти
моему рассудку с непринужденностью того, кто не заботится о мире. Я был
убежден, что если захочу развеять эту непроглядную тьму, мне потребуется
лишь почувствовать себя прорывающимся через нее.
В этом состоянии я ощутил, что двигаюсь вперед, набирая ход. Что-то
вынуждало меня физически передвигаться из одного места в другое. Я не
испытывал никакой усталости. Скорость и легкость, с которыми я
передвигался, окрыляли меня.
Я не чувствовал, что иду - но я и не летел. Скорее, меня несла
поразительная легкость. Мои движения становились резкими и неизящными
только тогда, когда я пытался думать о них. Когда же я наслаждался ими
бездумно, я входил в уникальное состояние физического восторга, для меня
совершенно беспрецедентного. Если я когда-нибудь в жизни и имел подобные
случаи физического счастья, то они, наверное, были настолько скоротечными,
что я не сохранил о них воспоминания. И все же, когда я испытывал этот
экстаз, появлялось смутное узнавание, словно я знал его, но забыл.
Оживление от движения через чапарель было таким сильным, что все
остальное исчезло. Для меня существовало только одно - эти периоды
оживления и моменты, когда я прекращал двигаться и находил себя в
чапареле.
Но еще более необъяснимым было полное телесное ощущение парения над
кустами, которое возникало в тот момент, когда я начинал двигаться.
Тогда я понял, чего он хотел. Фактически, я знал, что Могу увеличить
интенсивность моих чувств размера и свирепости до тех пор, пока на самом
деле не стану гигантом, возвышающимся над кустами и наблюдающим все вокруг
нас.
Я попытался выразить свои мысли, но тут же отказался от этого. Я
понял, что дон Хуан знает все, о чем я думаю, и, по-видимому, даже еще
больше.
А затем со мной произошло нечто невероятное. Моя способность
рассуждать перестала функционировать. Я буквально чувствовал, что меня как
бы накрыло темной пеленой, которая скрыла все мои мысли. И я позволил уйти
моему рассудку с непринужденностью того, кто не заботится о мире. Я был
убежден, что если захочу развеять эту непроглядную тьму, мне потребуется
лишь почувствовать себя прорывающимся через нее.
В этом состоянии я ощутил, что двигаюсь вперед, набирая ход. Что-то
вынуждало меня физически передвигаться из одного места в другое. Я не
испытывал никакой усталости. Скорость и легкость, с которыми я
передвигался, окрыляли меня.
Я не чувствовал, что иду - но я и не летел. Скорее, меня несла
поразительная легкость. Мои движения становились резкими и неизящными
только тогда, когда я пытался думать о них. Когда же я наслаждался ими
бездумно, я входил в уникальное состояние физического восторга, для меня
совершенно беспрецедентного. Если я когда-нибудь в жизни и имел подобные
случаи физического счастья, то они, наверное, были настолько скоротечными,
что я не сохранил о них воспоминания. И все же, когда я испытывал этот
экстаз, появлялось смутное узнавание, словно я знал его, но забыл.
Оживление от движения через чапарель было таким сильным, что все
остальное исчезло. Для меня существовало только одно - эти периоды
оживления и моменты, когда я прекращал двигаться и находил себя в
чапареле.
Но еще более необъяснимым было полное телесное ощущение парения над
кустами, которое возникало в тот момент, когда я начинал двигаться.
- Не волнуйся, - сказал он. - смерть мучительна только тогда, когда
она влезает в твою постель во время болезни. В битве за свою жизнь ты не
почувствуешь боли. А если и почувствуешь что-нибудь, так только ликование.
Он сказал, что наиболее впечатляющим различием между цивилизованным
человеком и магом был образ, в котором к ним приходит смерть. Только с
магами-воинами смерть добра и ласкова. Даже будучи смертельно ранены, они
не чувствуют боли. Но еще более удивительным было то, что смерть
останавливается в ожидании до тех пор, пока маги сами не призовут ее.
- Величайшая разница между обычным человеком и магом заключается в
том, что маг своей быстротой управляет своей смертью, - продолжал дон
Хуан. - что бы там ни случилось, ягуар не с" ест меня. Он сожрет тебя,
поскольку ты не знаешь достаточной скорости, чтобы сдержать натиск своей
смерти.
Затем он подробно изложил все сложности идеи магов о скорости и
смерти. Он сказал, что в мире повседневной жизни наши слова или наши
решения могут быть с легкостью изменены. Единственной бесповоротной вещью
в нашем мире была смерть. В мире магов, с другой стороны, естественную
смерть можно отменить, но слова магов - ни в коем случае. В мире магов
решения нельзя ни изменить, ни переработать. Единственное, что они могут
сделать, это остановиться навсегда.
Я сказал ему, что его заявления, какими бы впечатляющими они ни были,
не убедили меня в том, что смерть можно отменить. Тогда он объяснил еще
раз то, что объяснял прежде. Он сказал, что для видящих люди
представляются либо продолговатыми, либо сферическими светящимися
сплетениями бесчисленных, статичных, но вибрирующих энергетических полей,
и что только маги способны вызвать движение в этих сферах неподвижной
светимости. За долю секунды они могут перемещать свои точки сборки в любое
место в их светящемся сплетении. Это движение и скорость, с которой оно
было произведено, влекут мгновенное переключение и восприятие другой,
совершенно отличной вселенной. Или они могут перемещать свои точки сборки
без остановок через все поле своей светящейся энергии. Сила, созданная
этим движением, так велика, что мгновенно воспламеняет всю их светящуюся
массу.
Он сказал, что если сейчас на нас обрушится горный обвал, он сможет
уничтожить естественный эффект случайной смерти. Используя скорость, с
какой может передвигаться его точка сборки, он заставит себя изменить мир,
или сожжет себя за долю секунды огнем изнутри. Я же, с другой стороны,
умру естественной смертью, придавленный камнями, так как моей точке сборки
не хватает скорости, чтобы вытащить меня из такой ситуации.
Я сказал, что, по-видимому, маги просто находят альтернативный путь
смерти, а это было совершенно непохоже на отмену смерти. Он повторил, что
все, о чем он говорил, касалось того, что маги управляют своей смертью.
Они умирают только тогда, когда этого захотят.
Хотя у меня не было сомнений в том, о чем он говорил, я продолжал
задавать вопросы, почти играя с ним. И пока он говорил, мысли и
незакрепленные воспоминания о другом осознаваемом мире возникали в моем
уме, как на экране.
она влезает в твою постель во время болезни. В битве за свою жизнь ты не
почувствуешь боли. А если и почувствуешь что-нибудь, так только ликование.
Он сказал, что наиболее впечатляющим различием между цивилизованным
человеком и магом был образ, в котором к ним приходит смерть. Только с
магами-воинами смерть добра и ласкова. Даже будучи смертельно ранены, они
не чувствуют боли. Но еще более удивительным было то, что смерть
останавливается в ожидании до тех пор, пока маги сами не призовут ее.
- Величайшая разница между обычным человеком и магом заключается в
том, что маг своей быстротой управляет своей смертью, - продолжал дон
Хуан. - что бы там ни случилось, ягуар не с" ест меня. Он сожрет тебя,
поскольку ты не знаешь достаточной скорости, чтобы сдержать натиск своей
смерти.
Затем он подробно изложил все сложности идеи магов о скорости и
смерти. Он сказал, что в мире повседневной жизни наши слова или наши
решения могут быть с легкостью изменены. Единственной бесповоротной вещью
в нашем мире была смерть. В мире магов, с другой стороны, естественную
смерть можно отменить, но слова магов - ни в коем случае. В мире магов
решения нельзя ни изменить, ни переработать. Единственное, что они могут
сделать, это остановиться навсегда.
Я сказал ему, что его заявления, какими бы впечатляющими они ни были,
не убедили меня в том, что смерть можно отменить. Тогда он объяснил еще
раз то, что объяснял прежде. Он сказал, что для видящих люди
представляются либо продолговатыми, либо сферическими светящимися
сплетениями бесчисленных, статичных, но вибрирующих энергетических полей,
и что только маги способны вызвать движение в этих сферах неподвижной
светимости. За долю секунды они могут перемещать свои точки сборки в любое
место в их светящемся сплетении. Это движение и скорость, с которой оно
было произведено, влекут мгновенное переключение и восприятие другой,
совершенно отличной вселенной. Или они могут перемещать свои точки сборки
без остановок через все поле своей светящейся энергии. Сила, созданная
этим движением, так велика, что мгновенно воспламеняет всю их светящуюся
массу.
Он сказал, что если сейчас на нас обрушится горный обвал, он сможет
уничтожить естественный эффект случайной смерти. Используя скорость, с
какой может передвигаться его точка сборки, он заставит себя изменить мир,
или сожжет себя за долю секунды огнем изнутри. Я же, с другой стороны,
умру естественной смертью, придавленный камнями, так как моей точке сборки
не хватает скорости, чтобы вытащить меня из такой ситуации.
Я сказал, что, по-видимому, маги просто находят альтернативный путь
смерти, а это было совершенно непохоже на отмену смерти. Он повторил, что
все, о чем он говорил, касалось того, что маги управляют своей смертью.
Они умирают только тогда, когда этого захотят.
Хотя у меня не было сомнений в том, о чем он говорил, я продолжал
задавать вопросы, почти играя с ним. И пока он говорил, мысли и
незакрепленные воспоминания о другом осознаваемом мире возникали в моем
уме, как на экране.
После незначительной паузы он добавил, что с целью видения кокона
человека следует смотреть на людей сзади, когда они уходят. Бесполезно
смотреть на них лицом к лицу, поскольку лицевая часть кокона человека
ограждена щитом, который видящие называют "лицевой пластиной". Она
представляет собой почти непроницаемый несгибаемый экран, который защищает
нас всю нашу жизнь от натиска некоей особенной силы, порождаемой самими
эманациями.
Он также посоветовал мне не удивляться, если мое тело затвердеет, как
замороженное. Он сказал, что я буду чувствовать себя, как некто, стоящий в
середине комнаты и глядящий в окно на улицу, и что существенна здесь
скорость, так как люди будут проходить перед моими окнами очень быстро.
Затем он велел мне расслабиться, отсечь внутренний диалог и позволить
точке сборки отойти под воздействием внутреннего безмолвия. Он побудил
меня ударять себя мягко, но крепко, по правой стороне между подвздошной
костью и грудной клеткой.
Я сделал это трижды и глубоко уснул. Это было совершенно особое
состояние сна: тело спало, а я прекрасно осознавал все, что происходило. Я
слышал слова дона Хуана и мог следовать всякому его указанию, как если бы
не спал, и все же я совершенно не мог двинуть телом.
человека следует смотреть на людей сзади, когда они уходят. Бесполезно
смотреть на них лицом к лицу, поскольку лицевая часть кокона человека
ограждена щитом, который видящие называют "лицевой пластиной". Она
представляет собой почти непроницаемый несгибаемый экран, который защищает
нас всю нашу жизнь от натиска некоей особенной силы, порождаемой самими
эманациями.
Он также посоветовал мне не удивляться, если мое тело затвердеет, как
замороженное. Он сказал, что я буду чувствовать себя, как некто, стоящий в
середине комнаты и глядящий в окно на улицу, и что существенна здесь
скорость, так как люди будут проходить перед моими окнами очень быстро.
Затем он велел мне расслабиться, отсечь внутренний диалог и позволить
точке сборки отойти под воздействием внутреннего безмолвия. Он побудил
меня ударять себя мягко, но крепко, по правой стороне между подвздошной
костью и грудной клеткой.
Я сделал это трижды и глубоко уснул. Это было совершенно особое
состояние сна: тело спало, а я прекрасно осознавал все, что происходило. Я
слышал слова дона Хуана и мог следовать всякому его указанию, как если бы
не спал, и все же я совершенно не мог двинуть телом.
- Что ты имеешь в виду, дон Хуан, под единственной дверью?
- Я подразумеваю то, что когда точка сборки переходит некоторый
критический предел, то результат всегда одинаков для всякого человека.
Методики этого движения могут быть самыми различными, а результаты всегда
одинаковы, что означает, что точка сборки собирает другие миры с помощью
толчка земли.
- Для всех ли одинаков толчок земли, дон Хуан?
- Конечно. Трудностью для среднего человека является внутренний
диалог. Только тогда, когда достигается состояние внутреннего безмолвия,
ты можешь воспользоваться этим толчком. Ты подтвердишь эту истину в тот
день, когда попытаешься воспользоваться им.
- Я не стал бы тебе рекомендовать, чтобы ты воспользовался им, -
сказал Хенаро искренне. - нужны годы, чтобы стать безупречным воином,
чтобы выстоять под воздействием толчка земли, ты должен быть лучше, чем ты
сейчас.
- Скорость толчка растворит все в тебе, - сказал дон Хуан. - под его
воздействием мы становимся ничем. Скорость и индивидуальное существование
несоизмеримы. Вчера на горе я и Хенаро удерживали тебя, как якоря, иначе
ты не вернулся бы. Ты был бы подобен тем людям, которые целенаправленно
воспользовались им и до сих пор парят где-то в этой непостижимой
громадности.
Я хотел, чтобы он подробнее остановился на этом, но он отказался.
Внезапно он изменил предмет беседы.
- Есть еще одно, чего ты не понял относительно земли как чувствующего
существа, - сказал он. - и Хенаро, этот ужасный Хенаро, хотел толкнуть
тебя, пока ты не поймешь.
Оба они засмеялись. Хенаро игриво показал мне, подмигивая, как он
произносит слова: "да, я ужасен".
- Хенаро - это ужасный натаскиватель, подлый и безжалостный, -
продолжал дон Хуан. - ему наплевать на твои страхи, он толкает тебя
безжалостно. Если бы не я...
Тут он изобразил совершенную картину себя: задумчивый пожилой
джентльмен. Он опустил глаза и вздохнул. И оба они разразились громовым
хохотом.
Когда они успокоились, дон Хуан сказал, что Хенаро хочет показать мне
то, чего я еще не понял: что верховное сознание земли - это то, что
позволяет нам измениться и выйти на другие великие волны эманаций.
- Мы, живые существа, восприниматели, - сказал он. - и мы
воспринимаем потому, что некоторые эманации внутри человеческого кокона
настраиваются на другие внешние эманации. Следовательно, настройка - это
тот тайный проход, а толчок земли - ключ.
Хенаро хочет, чтобы ты проследил момент настройки. Следи за ним!
Хенаро выступал, как цирковой фокусник, и сделал поклон, а затем
показал нам, что у него ничего нет в руках или в брюках. Он снял ботинки и
потряс их, чтобы показать, что и там ничего не скрывается.
Дон Хуан смеялся от души. Хенаро двигал руками вверх и вниз. Это
движение сразу же создало во мне какую-то фиксацию. Я почувствовал, что
все мы трое немедленно встали и пошли с площади, причем я был между ними.
Пока мы шли, у меня исчезло периферийное зрение, - я больше не
различал ни домов, ни улиц. Я не заметил также никаких гор или
растительности. В какое-то мгновение я понял, что потерял из виду дона
Хуана и Хенаро: вместо этого я видел две светоносные связки, движущиеся
вверх и вниз около меня.
- Я подразумеваю то, что когда точка сборки переходит некоторый
критический предел, то результат всегда одинаков для всякого человека.
Методики этого движения могут быть самыми различными, а результаты всегда
одинаковы, что означает, что точка сборки собирает другие миры с помощью
толчка земли.
- Для всех ли одинаков толчок земли, дон Хуан?
- Конечно. Трудностью для среднего человека является внутренний
диалог. Только тогда, когда достигается состояние внутреннего безмолвия,
ты можешь воспользоваться этим толчком. Ты подтвердишь эту истину в тот
день, когда попытаешься воспользоваться им.
- Я не стал бы тебе рекомендовать, чтобы ты воспользовался им, -
сказал Хенаро искренне. - нужны годы, чтобы стать безупречным воином,
чтобы выстоять под воздействием толчка земли, ты должен быть лучше, чем ты
сейчас.
- Скорость толчка растворит все в тебе, - сказал дон Хуан. - под его
воздействием мы становимся ничем. Скорость и индивидуальное существование
несоизмеримы. Вчера на горе я и Хенаро удерживали тебя, как якоря, иначе
ты не вернулся бы. Ты был бы подобен тем людям, которые целенаправленно
воспользовались им и до сих пор парят где-то в этой непостижимой
громадности.
Я хотел, чтобы он подробнее остановился на этом, но он отказался.
Внезапно он изменил предмет беседы.
- Есть еще одно, чего ты не понял относительно земли как чувствующего
существа, - сказал он. - и Хенаро, этот ужасный Хенаро, хотел толкнуть
тебя, пока ты не поймешь.
Оба они засмеялись. Хенаро игриво показал мне, подмигивая, как он
произносит слова: "да, я ужасен".
- Хенаро - это ужасный натаскиватель, подлый и безжалостный, -
продолжал дон Хуан. - ему наплевать на твои страхи, он толкает тебя
безжалостно. Если бы не я...
Тут он изобразил совершенную картину себя: задумчивый пожилой
джентльмен. Он опустил глаза и вздохнул. И оба они разразились громовым
хохотом.
Когда они успокоились, дон Хуан сказал, что Хенаро хочет показать мне
то, чего я еще не понял: что верховное сознание земли - это то, что
позволяет нам измениться и выйти на другие великие волны эманаций.
- Мы, живые существа, восприниматели, - сказал он. - и мы
воспринимаем потому, что некоторые эманации внутри человеческого кокона
настраиваются на другие внешние эманации. Следовательно, настройка - это
тот тайный проход, а толчок земли - ключ.
Хенаро хочет, чтобы ты проследил момент настройки. Следи за ним!
Хенаро выступал, как цирковой фокусник, и сделал поклон, а затем
показал нам, что у него ничего нет в руках или в брюках. Он снял ботинки и
потряс их, чтобы показать, что и там ничего не скрывается.
Дон Хуан смеялся от души. Хенаро двигал руками вверх и вниз. Это
движение сразу же создало во мне какую-то фиксацию. Я почувствовал, что
все мы трое немедленно встали и пошли с площади, причем я был между ними.
Пока мы шли, у меня исчезло периферийное зрение, - я больше не
различал ни домов, ни улиц. Я не заметил также никаких гор или
растительности. В какое-то мгновение я понял, что потерял из виду дона
Хуана и Хенаро: вместо этого я видел две светоносные связки, движущиеся
вверх и вниз около меня.
На следующий день дон Хуан, Хенаро и я отправились в Оаксаку. Пока мы
с доном Хуаном гуляли вокруг главной площади, а время приближалось к
вечеру, он внезапно начал говорить о том, что мы делали вчера. Он спросил
меня, понял ли я, о чем он говорил, когда сказал, что древние видящие
столкнулись с чем-то монументальным.
Я ответил ему, что понял, но не могу объяснить этого в словах.
- А как ты думаешь, что было главным в том, что мы хотели, чтобы ты
нашел на вершине той горы? - спросил он.
- Настройка! - сказал голос в мое ухо, и в то же мгновение я сам
подумал об этом.
Я обернулся в рефлексивном движении и натолкнулся на Хенаро, который
шел сразу за мной, следуя по пятам. Скорость моего движения поразила его.
Он захихикал, а затем обнял меня.
Мы сели. Дон Хуан сказал, что он очень мало может сказать о толчке,
который я получил от земли, и что воины всегда одиноки в таком случае, а
истинное осознание приходит гораздо позднее - после многих лет борьбы.
с доном Хуаном гуляли вокруг главной площади, а время приближалось к
вечеру, он внезапно начал говорить о том, что мы делали вчера. Он спросил
меня, понял ли я, о чем он говорил, когда сказал, что древние видящие
столкнулись с чем-то монументальным.
Я ответил ему, что понял, но не могу объяснить этого в словах.
- А как ты думаешь, что было главным в том, что мы хотели, чтобы ты
нашел на вершине той горы? - спросил он.
- Настройка! - сказал голос в мое ухо, и в то же мгновение я сам
подумал об этом.
Я обернулся в рефлексивном движении и натолкнулся на Хенаро, который
шел сразу за мной, следуя по пятам. Скорость моего движения поразила его.
Он захихикал, а затем обнял меня.
Мы сели. Дон Хуан сказал, что он очень мало может сказать о толчке,
который я получил от земли, и что воины всегда одиноки в таком случае, а
истинное осознание приходит гораздо позднее - после многих лет борьбы.
Существо двигалось передо мной, скручиваясь в себе, как змея. Затем я
догнал его. Пока мы двигались вместе, я осознал то, что уже знал: это
существо действительно было ла Каталиной. Совершенно неожиданно ла
Каталина во плоти была рядом со мной. Мы двигались безо всяких усилий.
Казалось, мы оставались неподвижными, лишь изображая телесные жесты
движений, а окружающее двигалось, создавая впечатление громадной скорости.
Наша гонка прекратилась так же неожиданно, как и началась, я был один
с ла Каталиной в другом мире. В нем не было ни одной узнаваемой черты.
Было какое-то интенсивное свечение и тепло, исходящее из того, что
казалось землей. Она была покрыта громадными камнями или, по крайней мере,
они казались камнями. У них был цвет песчаника, но отсутствовал вес: они
были как бы обломками пористого вещества. Я мог раскидывать их с шумом,
только слегка прикасаясь к ним.
догнал его. Пока мы двигались вместе, я осознал то, что уже знал: это
существо действительно было ла Каталиной. Совершенно неожиданно ла
Каталина во плоти была рядом со мной. Мы двигались безо всяких усилий.
Казалось, мы оставались неподвижными, лишь изображая телесные жесты
движений, а окружающее двигалось, создавая впечатление громадной скорости.
Наша гонка прекратилась так же неожиданно, как и началась, я был один
с ла Каталиной в другом мире. В нем не было ни одной узнаваемой черты.
Было какое-то интенсивное свечение и тепло, исходящее из того, что
казалось землей. Она была покрыта громадными камнями или, по крайней мере,
они казались камнями. У них был цвет песчаника, но отсутствовал вес: они
были как бы обломками пористого вещества. Я мог раскидывать их с шумом,
только слегка прикасаясь к ним.
После этого много раз бывая в доме Флоринды, я каждый раз видел ее
лишь несколько секунд. Она сказала мне, что решила не учить меня больше,
потому что мне выгоднее иметь дело только с доньей Соледад.
Мы с доньей Соледад встречались несколько раз, но то, что происходило
между нами во время этих встреч, осталось чем-то абсолютно непонятным для
меня. Каждый раз, когда мы были вместе, она усаживала меня у двери ее
комнаты лицом на восток. Сама она садилась справа, касаясь меня. Затем мы
останавливали вращение стены тумана и оставались оба в ее комнате лицом к
югу.
Я уже научился с Гордой останавливать вращение стены. Донья Соледад,
казалось, помогала мне понять другой аспект этой способности восприятия я
правильно заметил с Гордой, что лишь какая-то часть останавливает стену,
как-будто я внезапно делился надвое. Часть всего меня смотрела вперед и
видела неподвижную стену справа, тогда как другая, более крупная часть
более цельного меня, поворачивалась на 90 $ вправо и смотрела на стену.
Каждый раз, когда мы с доньей Соледад останавливали стену, мы оставались
смотреть на нее, но никогда не входили в пространство между параллельными
линиями, как я делал множество раз с женщиной-нагваль и Гордой. Донья
Соледад заставляла меня каждый раз вглядываться в туман, как если бы он
был отражающим стеклом. Каждый раз я при этом испытывал крайне необычное
нарушение ассоциаций. Это было так, как если бы несясь на
головокружительной скорости, я мог видеть осколки ландшафта, формирующиеся
в тумане, и внезапно оказывался в другой физической реальности. Это был
горный район, каменистый и неприветливый. Там всегда была донья Соледад в
компании с милой женщиной, которая громко смеялась мне.
лишь несколько секунд. Она сказала мне, что решила не учить меня больше,
потому что мне выгоднее иметь дело только с доньей Соледад.
Мы с доньей Соледад встречались несколько раз, но то, что происходило
между нами во время этих встреч, осталось чем-то абсолютно непонятным для
меня. Каждый раз, когда мы были вместе, она усаживала меня у двери ее
комнаты лицом на восток. Сама она садилась справа, касаясь меня. Затем мы
останавливали вращение стены тумана и оставались оба в ее комнате лицом к
югу.
Я уже научился с Гордой останавливать вращение стены. Донья Соледад,
казалось, помогала мне понять другой аспект этой способности восприятия я
правильно заметил с Гордой, что лишь какая-то часть останавливает стену,
как-будто я внезапно делился надвое. Часть всего меня смотрела вперед и
видела неподвижную стену справа, тогда как другая, более крупная часть
более цельного меня, поворачивалась на 90 $ вправо и смотрела на стену.
Каждый раз, когда мы с доньей Соледад останавливали стену, мы оставались
смотреть на нее, но никогда не входили в пространство между параллельными
линиями, как я делал множество раз с женщиной-нагваль и Гордой. Донья
Соледад заставляла меня каждый раз вглядываться в туман, как если бы он
был отражающим стеклом. Каждый раз я при этом испытывал крайне необычное
нарушение ассоциаций. Это было так, как если бы несясь на
головокружительной скорости, я мог видеть осколки ландшафта, формирующиеся
в тумане, и внезапно оказывался в другой физической реальности. Это был
горный район, каменистый и неприветливый. Там всегда была донья Соледад в
компании с милой женщиной, которая громко смеялась мне.
Каждая из моих сессий была полна мистических обертонов.
Она говорила, что самый прямой ход ко второму вниманию лежит через
ритуальные действия, монотонное пение, сложные повторяющиеся движения.
Ее учение не касалось предварительных ступеней сновидения, которым
меня уже обучил дон Хуан. Она исходила из того, что любой, кто к ней
приходит, уже знает, как делать сновидения, поэтому она касалась
исключительно эзотерических моментов левостороннего сознания.
Инструкции Зулейки начались в тот день, когда дон Хуан привел меня в
ее дом. Мы приехали туда в конце дня. Дом казался пустым, хотя передняя
дверь открылась, когда мы приблизились. Я ожидал появления Зойлы или
Марты, но в дверях никого не было. У меня было такое ощущение, что
открывший нам дверь сразу же убрался с нашего пути. Дон Хуан провел меня в
крытую веранду и посадил на ящик, к которому была приделана спинка,
превратившая его в скамейку. Сидеть на ящике было очень жестко и неудобно.
Я запустил руку под тонкое покрывало, и обнаружил там острые камни. Дон
Хуан сказал, что мое положение неудобно потому, что я должен изучить
тонкости сновидения, совершаемого в спешке. Сидение на жесткой поверхности
должно было напоминать моему телу, что оно находится в ненормальной
ситуации. За несколько минут до прибытия к этому дому дон Хуан изменил мне
уровень сознания. Он сказал, что инструкции Зулейки должны проводиться в
таком состоянии для того, чтобы я имел ту скорость, которая мне нужна. Он
предупредил меня, чтобы я забыл себя и полностью доверился Зулейке.
Затем он приказал, чтобы я сфокусировал взгляд со всей концентрацией,
на какую способен, и запомнил каждую деталь веранды, находящуюся в поле
моего зрения. Он настаивал, чтобы я запомнил и такую деталь, как ощущение
моего сидения здесь.
Чтобы удостовериться, что я все понял, он еще раз повторил свои
инструкции и затем ушел.
Зулейка говорила очень мягко и монотонно. Я слышал каждое сказанное
ею слово.
Темнота вокруг меня, казалось, эффективно подавляла любые отвлекающие
внешние стимулы. Я слышал слова Зулейки в пустоте, а затем до меня дошло,
что внутри меня царит такая тишина, как и в зале.
Зулейка объяснила, что сновидящий должен начинать с цвета, ибо
интенсивный свет или ничем ненарушенная темнота бесполезны для сновидящего
на первых порах.
Такие цвета, как пурпурный, или светло-зеленый, или насыщенно-желтый
являются прекрасными стартовыми точками. Сама она предпочитала, однако,
оранжево-красный цвет, потому что, согласно большому опыту, он является
таким цветом, который давал ей самое большое ощущение отдыха. Она заверила
меня, что как только мне удастся войти в оранжево-красный цвет, я смогу
постоянно вызывать свое второе внимание при условии, что смогу осознавать
последовательность физических событий.
Мне потребовалось несколько сеансов с голосом Зулейки, чтобы понять
своим телом, чего она от меня хочет. Преимущество пребывания в состоянии
повышенного сознания состояло в том, что я мог следить за своим переходом
из состояния бодрствования в состояние сновидения. В нормальных условиях
этот переход расплывчат, но в этих особых обстоятельствах я действительно
ощутил во время одной из сессий, как берет контроль мое второе внимание.
Первым шагом была необычайная трудность дыхания; не так, чтобы было
трудно вдыхать и выдыхать и не так, чтобы мне не хватало воздуха, просто
мое дыхание внезапно изменило ритм. Моя диафрагма начала сокращаться и
вынудила среднюю часть моего живота двигаться с большой скоростью. В
результате получилось самое быстрое дыхание, какое я когда-нибудь знал. Я
дышал нижней частью легких и ощущал сильное давление на кишечник. Я
попытался безуспешно прервать судорожные движения моей диафрагмы. Чем
усиленней я пытался, тем бесполезней это становилось. Зулейка приказала
мне позволить телу делать все, что нужно, и даже не думать о том, чтобы
направлять или контролировать его. Я хотел послушаться ее, но не знал как.
Она говорила, что самый прямой ход ко второму вниманию лежит через
ритуальные действия, монотонное пение, сложные повторяющиеся движения.
Ее учение не касалось предварительных ступеней сновидения, которым
меня уже обучил дон Хуан. Она исходила из того, что любой, кто к ней
приходит, уже знает, как делать сновидения, поэтому она касалась
исключительно эзотерических моментов левостороннего сознания.
Инструкции Зулейки начались в тот день, когда дон Хуан привел меня в
ее дом. Мы приехали туда в конце дня. Дом казался пустым, хотя передняя
дверь открылась, когда мы приблизились. Я ожидал появления Зойлы или
Марты, но в дверях никого не было. У меня было такое ощущение, что
открывший нам дверь сразу же убрался с нашего пути. Дон Хуан провел меня в
крытую веранду и посадил на ящик, к которому была приделана спинка,
превратившая его в скамейку. Сидеть на ящике было очень жестко и неудобно.
Я запустил руку под тонкое покрывало, и обнаружил там острые камни. Дон
Хуан сказал, что мое положение неудобно потому, что я должен изучить
тонкости сновидения, совершаемого в спешке. Сидение на жесткой поверхности
должно было напоминать моему телу, что оно находится в ненормальной
ситуации. За несколько минут до прибытия к этому дому дон Хуан изменил мне
уровень сознания. Он сказал, что инструкции Зулейки должны проводиться в
таком состоянии для того, чтобы я имел ту скорость, которая мне нужна. Он
предупредил меня, чтобы я забыл себя и полностью доверился Зулейке.
Затем он приказал, чтобы я сфокусировал взгляд со всей концентрацией,
на какую способен, и запомнил каждую деталь веранды, находящуюся в поле
моего зрения. Он настаивал, чтобы я запомнил и такую деталь, как ощущение
моего сидения здесь.
Чтобы удостовериться, что я все понял, он еще раз повторил свои
инструкции и затем ушел.
Зулейка говорила очень мягко и монотонно. Я слышал каждое сказанное
ею слово.
Темнота вокруг меня, казалось, эффективно подавляла любые отвлекающие
внешние стимулы. Я слышал слова Зулейки в пустоте, а затем до меня дошло,
что внутри меня царит такая тишина, как и в зале.
Зулейка объяснила, что сновидящий должен начинать с цвета, ибо
интенсивный свет или ничем ненарушенная темнота бесполезны для сновидящего
на первых порах.
Такие цвета, как пурпурный, или светло-зеленый, или насыщенно-желтый
являются прекрасными стартовыми точками. Сама она предпочитала, однако,
оранжево-красный цвет, потому что, согласно большому опыту, он является
таким цветом, который давал ей самое большое ощущение отдыха. Она заверила
меня, что как только мне удастся войти в оранжево-красный цвет, я смогу
постоянно вызывать свое второе внимание при условии, что смогу осознавать
последовательность физических событий.
Мне потребовалось несколько сеансов с голосом Зулейки, чтобы понять
своим телом, чего она от меня хочет. Преимущество пребывания в состоянии
повышенного сознания состояло в том, что я мог следить за своим переходом
из состояния бодрствования в состояние сновидения. В нормальных условиях
этот переход расплывчат, но в этих особых обстоятельствах я действительно
ощутил во время одной из сессий, как берет контроль мое второе внимание.
Первым шагом была необычайная трудность дыхания; не так, чтобы было
трудно вдыхать и выдыхать и не так, чтобы мне не хватало воздуха, просто
мое дыхание внезапно изменило ритм. Моя диафрагма начала сокращаться и
вынудила среднюю часть моего живота двигаться с большой скоростью. В
результате получилось самое быстрое дыхание, какое я когда-нибудь знал. Я
дышал нижней частью легких и ощущал сильное давление на кишечник. Я
попытался безуспешно прервать судорожные движения моей диафрагмы. Чем
усиленней я пытался, тем бесполезней это становилось. Зулейка приказала
мне позволить телу делать все, что нужно, и даже не думать о том, чтобы
направлять или контролировать его. Я хотел послушаться ее, но не знал как.
Любая грань деятельности была свободна от отступлений или введений. Я
действовал и отдыхал. Я шел вперед и отступал без всяких мыслительных
процессов. Столь обычных для меня. Именно это мы с Гордой понимали как
ускорение.
В какой-то момент мы с Гордой выяснили, что богатство нашего
восприятия на левой стороне проявлялось "пост фактум", то есть наши
взаимодействия оказывались такими богатыми в свете нашей возможности
запоминать их. Мы поняли, что в этих состояниях повышенного осознания мы
все воспринимали одним цельным куском, одной монолитной массой неотделимых
деталей. Мы называли эту способность воспринимать все сразу
"интенсивностью". Мы годами считали невозможным рассмотреть отдельные
составляющие части этих монолитных кусков опыта; мы не могли расположить
эти части в такую непрерывную последовательность, которая имела бы
какой-нибудь смысл для интеллекта. Поскольку мы были неспособны на такой
синтез, мы не могли и вспомнить. Наша неспособность вспомнить была
фактически нашей неспособностью расположить наши воспоминания в линейной
последовательности. Мы не могли разложить наши воспоминания, так сказать,
перед собой и собрать их последовательно одно за другим. Полученный опыт
был доступен для нас, но в то же самое время мы не могли до него
добраться, так как он был замурован стеной интенсивности.
Следовательно, задачей воспоминания была задача соединения наших
левой и правой сторон в объединение этих двух различных форм восприятия в
единое целое. Это была задача по закреплению нашей целостности путем
преобразования интенсивности в линейную последовательность.
Для нас стало ясно, что та деятельность, в которой мы принимали
участие, могла занимать очень мало времени по часам. По причинам нашей
неспособности воспринимать в терминах интенсивности мы могли иметь только
подсознательное восприятие больших отрезков времени. Горда считала, что
если бы мы смогли расположить интенсивность в линейной последовательности,
то могли бы честно считать, что прожили тысячу лет.
Тот прагматический шаг, который предпринял дон Хуан, чтобы облегчить
нам задачу воспоминания, состоял в том, что он вводил нас в контакты с
различными людьми, пока мы находились в состоянии повышенного осознания.
Он тщательно следил за тем, чтобы мы не видели этих людей, пока
находились в состоянии обычного осознания; так он создал подходящие
условия для воспоминания.
действовал и отдыхал. Я шел вперед и отступал без всяких мыслительных
процессов. Столь обычных для меня. Именно это мы с Гордой понимали как
ускорение.
В какой-то момент мы с Гордой выяснили, что богатство нашего
восприятия на левой стороне проявлялось "пост фактум", то есть наши
взаимодействия оказывались такими богатыми в свете нашей возможности
запоминать их. Мы поняли, что в этих состояниях повышенного осознания мы
все воспринимали одним цельным куском, одной монолитной массой неотделимых
деталей. Мы называли эту способность воспринимать все сразу
"интенсивностью". Мы годами считали невозможным рассмотреть отдельные
составляющие части этих монолитных кусков опыта; мы не могли расположить
эти части в такую непрерывную последовательность, которая имела бы
какой-нибудь смысл для интеллекта. Поскольку мы были неспособны на такой
синтез, мы не могли и вспомнить. Наша неспособность вспомнить была
фактически нашей неспособностью расположить наши воспоминания в линейной
последовательности. Мы не могли разложить наши воспоминания, так сказать,
перед собой и собрать их последовательно одно за другим. Полученный опыт
был доступен для нас, но в то же самое время мы не могли до него
добраться, так как он был замурован стеной интенсивности.
Следовательно, задачей воспоминания была задача соединения наших
левой и правой сторон в объединение этих двух различных форм восприятия в
единое целое. Это была задача по закреплению нашей целостности путем
преобразования интенсивности в линейную последовательность.
Для нас стало ясно, что та деятельность, в которой мы принимали
участие, могла занимать очень мало времени по часам. По причинам нашей
неспособности воспринимать в терминах интенсивности мы могли иметь только
подсознательное восприятие больших отрезков времени. Горда считала, что
если бы мы смогли расположить интенсивность в линейной последовательности,
то могли бы честно считать, что прожили тысячу лет.
Тот прагматический шаг, который предпринял дон Хуан, чтобы облегчить
нам задачу воспоминания, состоял в том, что он вводил нас в контакты с
различными людьми, пока мы находились в состоянии повышенного осознания.
Он тщательно следил за тем, чтобы мы не видели этих людей, пока
находились в состоянии обычного осознания; так он создал подходящие
условия для воспоминания.
Дочитали до конца.