- Не бойся, - властно проговорил дон Хуан. - Сохраняй своевнутреннее безмолвие, и она исчезнет.Меня трясло с головы до пят. Я твердо знал, что, если не сохранюсвое внутреннее безмолвие, грязная тень накроет меня подобно одеялу изадушит. Не рассеивая тьмы вокруг себя, я издал вопль во всю мощь своегоголоса. Никогда я не чувствовал себя таким разозленным и в высшейстепени расстроенным. Грязная тень совершила очередной прыжок, прямикомна дно долины. Я продолжал вопить, дрыгая ногами. Мне хотелосьотшвырнуть от себя все, что могло прийти и проглотить меня, чем бы онони было. Я был столь взвинчен, что потерял счет времени. Вероятно, япотерял сознание.Придя в себя, я обнаружил, что лежу в своей постели в доме донаХуана. На моем лбу лежало полотенце, смоченное ледяной водой. Менялихорадило. Одна из женщин-магов из группы дона Хуана растерла мне спину,грудь и лоб спиртовым настоем, но это не принесло мне облегчения. Огонь,который жег меня, исходил изнутри. Его порождали гнев и бессилие.Дон Хуан смеялся так, как будто на свете не было ничего смешнеетого, что со мной произошло. Взрывам его смеха, казалось, не будет конца.- Никогда бы не подумал, что ты примешь видение летуна так близко ксердцу, - сказал он.Он взял меня за руку и повел на задний двор, где полностью одетым,в обуви, с часами на руке и прочим окунул в огромную лохань с водой.- Часы, мои часы! - вскричал я.Дон Хуан зашелся смехом.- Тебе не следовало надевать часы, отправляясь ко мне, - сказал он.- Теперь им крышка!Я снял часы и положил их на край лохани. Я знал, что ониводонепроницаемы и с ними ничего не могло случиться.Купание очень помогло мне. Когда дон Хуан вытащил меня из ледянойводы, я уже немного овладел собой.- Совершенно нелепое зрелище! - твердил я, не в силах сказатьничего более.Хищник, которого описывал мне дон Хуан, отнюдь не был добродушнымсуществом. Он был чрезвычайно тяжелым, огромным и равнодушным. Я ощутилего презрение к нам. Несомненно, он сокрушил нас много веков назад, сде-лав, как и говорил дон Хуан, слабыми, уязвимыми и покорными. Я снял ссебя мокрую одежду, завернулся в пончо, присел на кровать и буквальноразревелся, но мне было жаль не себя. У меня были моя ярость, моенесгибаемое намерение, которые не позволят им пожирать меня. Я плакал освоих собратьях, особенно о своем отце. До этого мгновения я никогда неотдавал себе отчета в том, что до такой степени люблю его.- Ему никогда не везло, - услышал я свой голос, вновь и вновьтвердящий эту фразу, как будто повторяя чьи-то слова. Мой бедный отец,самое мягкое существо, которое я когда-либо знал, такой нежный, такойдобрый и такой беспомощный.